Книга Максим Горький - Анри Труайя

Насколько Чехов любил в сказках и рассказах Горького спонтанность, свободу языка, настолько же его беспокоила новая, дидактическая ориентация автора «Фомы Гордеева». В понимании Чехова беллетрист должен показывать, а не доказывать, и его персонажи должны жить своей жизнью, в мире своих противоречий, а не быть иллюстрациями общей идеи; их история должна волновать, а не убеждать в чем-то. В целом он был против «ангажированности» в литературе и догадывался, что Горького все более и более влечет к тенденциозным произведениям. В понимании Чехова писать – все равно что рисовать; в понимании Горького писать – это доказывать. Конечно же, им представилась возможность скрестить шпаги во время нового путешествия, предпринятого Горьким в марте 1899 года в Ялту, где жил Чехов. С первой встречи между этими двумя людьми установилась симпатия. Чехов оказался чувствителен к грубой искренности, к взрывному идеализму этого писателя, вышедшего из народа. «По внешности это босяк, но внутри это довольно изящный человек – и я очень рад». (Письмо к Лидии Авиловой от 23 марта 1899 года.) И еще: «У меня здесь бывает беллетрист М. Горький, и мы говорим о Вас часто. Он простой человек, бродяга, и книги впервые стал читать, будучи уже взрослым, – и точно родился во второй раз, теперь с жадностью читает всё, что печатается, читает без предубеждений, душевно». (Письмо к Розанову от 30 марта 1899 года.)

Что до Горького, то он был сражен скромностью, ясностью ума и мужественной мягкостью этого писателя огромной величины, который обращался с ним, как с равным. «Чехов – человек на редкость, – писал он жене. – Добрый, мягкий, вдумчивый. Публика страшно любит его и надоедает ему… Говорить с ним в высокой степени приятно, и давно уже я не говорил с таким удовольствием, с каким говорю с ним». (К Е. П. Пешковой, письмо от 22 марта 1899 года.) Он, так сильно желавший посвятить себя великому делу, понимал рядом с этим тихим и полным достоинства человеком, таким замкнутым и похожим на провинциального учителя, что можно иметь сердце и не принадлежа ни к какой партии, можно желать улучшения судеб простых людей и не стремясь к рукопашной. Но, восхищаясь чеховской независимостью ума, он не умел идти против собственной натуры, горячной и безудержной как в любви, так и в гневе. Покинув Чехова, он написал ему: «Вы, кажется, первый свободный и ничему не поклоняющийся человек, которого я видел. Как это хорошо, что Вы умеете считать литературу первым и главным делом жизни. Я же, чувствуя, что это хорошо, не способен, должно быть, жить как Вы – слишком много у меня иных симпатий и антипатий. Я этим огорчен, но не могу помочь себе». (Письмо от 23 апреля 1899 года.)

К концу 1899 года популярность Горького достигла такой высоты, что ошеломляла его. Хотя напечатано у него было еще не так много, в Санкт-Петербурге организовывали конференции по его творчеству, а его портрет кисти Репина стал главной достопримечательностью одной передвижной выставки. Особенно перед изображением нового идола толкалась молодежь. В Нижнем Новгороде его квартира служила местом сборищ как любителей литературы, так и всех страстно увлеченных политикой. Он собирал деньги, чтобы отправить детей бедняков в школу, пытался основать общежитие для нуждающихся, организовывал благотворительные праздники, новогодние елки, с раздачей подарков бедным. Он находился под постоянным надзором, осуществляемым то жандармами в униформе, то агентами царской охранки в штатском. Один из этих агентов, Ратаев, писал в своем рапорте, что все события в Нижнем Новгороде, носящие революционный характер, вдохновляются Горьким. Другой отмечал, что Горький ловко совмещает легальную деятельность (публикации и проч.) с деятельностью подпольной – настолько ловко, что всякое разрешенное мероприятие превращает в подрывное.

Раздраженный этим шпионажем, Горький писал Чехову в сентябре 1899 года: «Не писал Вам потому, что был занят разными делами до чертиков и все время злился, как старая ведьма. Настроение – мрачное. Спина болит, грудь тоже, голова помогает им в этом… С горя и от скверного настроения начал пить водку и даже писать стихи. Думаю, что должность писателя не такая уж сладкая должность». И в январе 1900-го: «Право же – настало время нужды в героическом: все хотят – возбуждающего, яркого, такого, знаете, чтобы не было похоже на жизнь, а было выше ее, лучше, красивее. Обязательно нужно, чтобы теперешняя литература немножко начала прикрашивать жизнь, и, как только она это начнет, – жизнь прикрасится, т. е. люди заживут быстрее, ярче. А теперь – Вы посмотрите-ка, какие у них дрянные глаза – скучные, мутные, замороженные». (Письмо от 5 января 1900 года.)

Узнав, что в декабре 1900 года, после студенческих волнений в Киеве, сто восемьдесят три студента были отданы простыми солдатами в армию, он писал своим друзьям возмущенные письма: «Это мерзкое и наглое преступление против свободы личности, идиотская мера обожравшихся властью прохвостов». Некоторые из этих писем были перехвачены полицией. Презирая всякую осторожность, Горький приехал в Петербург. 4 марта 1901 года толпа студентов собралась в столице перед Казанским собором, на демонстрацию против отправки в армию тех ста восьмидесяти трех студентов. Горький был среди демонстрантов. Они были жестоко избиты и разогнаны казаками и полицией. Правительство существенно смягчило доклад об этом событии, и Горький одним из первых подписался под открытым письмом протеста против разгона студенческой демонстрации. Полиция сочла возможным обвинить его в авторстве листовки «Опровержение правительственной версии». Однако доказательств не было. Вскоре полиция установила, что он внес две тысячи рублей в фонд, предназначенный для университетских агитаторов. Также его обвинили в том, что в Санкт-Петербург он ездил за копировальным аппаратом (мимеографом) для печатания революционных воззваний, предназначенных рабочим заводского пригорода Сормово. По возвращении в Нижний Новгород он был брошен в тюрьму, но затем по причине плохого состояния легких был освобожден, но принужден жить под домашним арестом в своей комнате. «В кухню моей квартиры посадили полицейского, – напишет он, – в прихожую – другого, и я мог выходить на улицу только в сопровождении одного из них».

В этом году он опубликовал другую свою повесть, «Трое», еще более апологетическую и ангажированную, чем предшествующая. Трое молодых людей – Лунев, Грачев и Филимонов – ищут свою дорогу в жизни, каждый – по своему характеру. Единственный, кто преуспевает в этом, приведя в согласие свои устремления и дела, это Грачев, который вступает в политический кружок, проникается социалистическими идеями, становится сознательным рабочим и даже проявляет поэтическое дарование.

Эта повесть, написанная для того, чтобы доказать еще раз, что капитализм – непримиримый противник рабочих, увеличила ряды приверженцев Горького и усилила опаску, с которой относились к нему власти. Был отдан приказ выслать его в Арзамас, городишко неподалеку от Нижнего Новгорода, однако обострение туберкулеза дало ему разрешение съездить сначала подлечиться в Крым. Поскольку его железнодорожный маршрут проходил через Москву, он также испросил разрешения остановиться в этом городе на неделю, чтобы лично связаться с Художественным театром, который должен был ставить его первую пьесу – «Мещане». Это была еще одна атака против класса собственников, где в центре семейного конфликта стоял «новый человек», «настоящий человек», «образцовый рабочий» – железнодорожник Нил. В своем письме к директору театра, Станиславскому, Горький характеризовал его так: «Нил – человек спокойно уверенный в своей силе и в своем праве перестраивать жизнь и все ее порядки по его, Нилову, разумению». (Письмо от начала января 1902 года.) Откровенно говоря, этому образцу рабочих добродетелей недоставало оригинальности и выразительности, но пьеса появилась в эпоху огромного политического напряжения, и автор не сомневался, что, приведя на сцену сына народа, показанного со всей правдивостью, он нанесет сильный удар. Так же хорошо он знал, что ему придется долго биться, чтобы преодолеть цензурный барьер. Но он был полон решимости для настойчивой борьбы.