Книга Тогда ты молчал - Криста фон Бернут

— Думаю, да. Там был этот, фургон для перевозки мебели, а в кабине сидела его дочь, потом машина уехала.

— Вы видели его здесь после этого?

— Никогда. Но я его и раньше не так-то часто видел…

— Вы знаете, где он сейчас находится?

— Я уже говорил вашим коллегам. Без понятия.

— Есть ли в доме кто-нибудь, кто может знать, где находится герр Мартинес? Соседи или еще кто-нибудь?

— Да не знаю я! Я эту семью только издали видел!

— Вам ничего не бросилось в глаза в поведении фрау Мартинес за последние несколько недель?

— Это все уже ваш коллега…

— Неважно, герр Бреннауэр, что и кому вы говорили. Нам все это нужно знать, потому что здесь произошло убийство. Вы это понимаете, герр Бреннауэр? Убили человека, и мы должны найти убийцу. И если для этого нам придется допросить вас еще раз, или два, или пять раз, то так и должно быть. Понятно?

— Можно мне глоток?..

— Позже.

— Можно я закурю?

Мона кивнула и вытащила пачку сигарет из своей сумки. Полицейский открыл окно, и поток жаркого летнего воздуха устремился в душное помещение.

Мона услышала крики детей и женский голос, снова и снова настойчиво звавший кого-то: «Борис!» Бреннауэр закурил маленькую сигару с желтым пластмассовым мундштуком.

— Мы можем продолжать? — спросила Мона.

Она взглянула на часы. Как раз сейчас Бергхаммер проводил пресс-конференцию по поводу гибели Самуэля Плессена, призывая тех, кто видел Самуэля незадолго до его смерти, обратиться в полицию. Он еще ничего не знал о ситуации, возникшей здесь.

— Мы можем продолжать? — Мона повторила вопрос.

Бреннауэр сделал затяжку и ничего не ответил. Его лицо сейчас было уже не красным, а бледным, с белым ободком вокруг крупных губ. Его вид свидетельствовал не только о плохом самочувствии в настоящий момент, но и о продолжавшемся десятилетиями издевательстве над собственным организмом — слишком жирная еда, слишком много шнапса и пива, слишком много никотина и слишком мало движения. Мона решила не думать об этом. Если он свалится, придется вызвать врача, но сначала она должна получить от него необходимую информацию.

— Я должна знать… — начала Мона.

— Послушайте, фрау Не-знаю-как-там-вас: я ничего не знаю! Ничего! Вы будете тут еще целый час…

— Точно. Час или больше, если вы не согласитесь помочь нам. А согласитесь — получится быстрее.

Мона затянулась сигаретой. Дым отбивал трупный запах. Она и Бреннауэр будут носить его на себе до тех пор, пока вся одежда, которая сегодня была на них, не попадет в стирку. Запах цеплялся даже к обуви, — так, по-особому, предупреждая о том, что человек не должен забывать об увиденном.

— Когда вы в последний раз видели фрау Мартинес?

— Уже не помню.

— Тогда сосредоточьтесь. Времени у меня уйма.

Бреннауэр посмотрел на нее с ненавистью, а Мона ответила ему бесстрастным взглядом. Может быть, он действительно ничего не знал. Но отпустит она его только тогда, когда это станет абсолютно ясно.

— Итак, когда? — задала Мона вопрос.

Полицейский спросил, может ли он «на минутку отлучиться», и когда Мона кивнула ему, он покинул помещение. Через некоторое время послышался шум спускаемой воды.

— Ну, может, недели две назад, — сказал наконец Бреннауэр и добавил: — Приблизительно.

Его сигара сгорела уже почти полностью, что свидетельствовало о ее плохом качестве, но Бреннауэр упорно сосал ее, словно насыщался дымом.

— Ну, после того, как о ней было написано в газете.

Полицейский вернулся в комнату и снова занял свой пост у открытого окна.

— Что? Какая газета?

— Вечерняя. «Абендцайтунг». Я ее читаю каждый день. И там было написано о ней. И фотография.

— Почему? Я имею в виду, о чем там было написано? В той статье?

— Я уже не помню.

— Но вы же помните, что читали о ней в газете? В вечерней, правильно?

— Да, конечно, помню из-за фотографии. Я сразу ее узнал. А потом я встретил ее в коридоре и заговорил об этом.

— И что она сказала?

Бреннауэр раздавил сигару в пепельнице, было видно, что он старается что-то припомнить. Сейчас он выглядел не таким нездоровым, возможно, оттого, что в эту минуту думал о живой Соне Мартинес, а не о мертвой.

— Уже точно не помню.

— Хотя бы приблизительно?

Бреннауэр опять подумал.

— У нее был какой-то странный взгляд. Так, словно ей было не по себе. Вот это — газета и фотография в ней, и все такое. Она, собственно, ничего не сказала. Или очень мало.

— И вы ни о чем ее не спрашивали?

— Зачем? Если она не хотела разговаривать?

— И то правда, — сказала Мона и решила, что пора прекращать все это.

Найти статью о Соне Мартинес будет несложно.

— Итак, когда это было? Статья? Когда она появилась в вечерней газете?

— Так, недели две назад. Ну, не ловите меня на слове…

— Да ладно.

14

Среда, 16.07, 14 часов 30 минут

Статья была напечатана 4 июля, двенадцать дней назад. Ее поместили на странице, отведенной под местные новости. Заголовок гласил: «Сумасшедший психиатр приказывает женщине бросить свою семью!» «Сумасшедшим психиатром» был Фабиан Плессен. В газете приводилось его заявление о том, что он никогда бы не вынес на суд общественности конфиденциальную информацию о своих пациентах, но упреки, высказанные в его адрес, вынуждают его заявить следующее: фрау Мартинес, очевидно, совершенно превратно поняла его слова, и если это так, то он об этом очень, очень сожалеет. Дальше говорилось о том, что Плессен настоятельно просит фрау Мартинес зайти к нему, чтобы прояснить создавшуюся ситуацию. Под статьей указывались имя и фамилия автора: Штефан Хайтцманн.

— Мы вызовем его к нам, — сказала Мона своим коллегам.

Они сидели в конференц-зале, Бергхаммер в этот раз отсутствовал. Был уже третий час дня, а Мона с семи утра ничего не ела, за исключением двух шариков шоколадного мороженого в вафельном стаканчике. Она зевнула.

15

1983 год

Мальчик хорошо учился в школе, образцово выполнял домашние задания, не высказывался недоброжелательно о республике. Он с энтузиазмом принимал участие во встречах юных пионеров, хотя из-за этого оставалось меньше свободного времени. Он ничем не выделялся, у него не было друзей, даже хороших знакомых, с которыми время от времени можно было бы чем-то заняться; формально он выполнял все, что требовало государство от своих граждан, а больше государство ничем не интересовалось. Мальчик похудел и его лицо потеряло прежнюю миловидность. Его волосы уже не вились, как раньше, они стали густыми, похожими на солому, а глаза постоянно смотрели куда-то в сторону. Он носил в себе желания и страсти, мечты и фантазии, которыми не мог ни с кем поделиться. Довериться кому-то, чтобы, может быть, таким способом найти товарища, было слишком рискованно.