Книга Дневная книга (сборник) - Милорад Павич

– И мама, и тетка давно умерли, – пояснил он. – Мать я едва помню, а тетка была мне вместо матери. Ты видела, как красивы были обе…

Я принялась извиняться, он вдел серьги мне в уши, поцеловал меня, и мы продолжили осматривать дом. В одной из комнат я обнаружила две постели – мужскую и женскую. Мужская постель была повернута в сторону севера, женская – в сторону юга. Мужская была узкой койкой, взятой, видимо, с какого-то судна. Женская представляла собой огромную кровать из кованого металла, опиравшуюся на шесть ножек и украшенную латунными шарами. Она была такой высокой, что на ней можно было накрывать ужин, как на столе.

Зеленые серьги у меня в ушах вдруг начали источать незнакомый аромат. Он немного напоминал тот самый сладковатый немой аккорд Тимофея.

– Что это за кровать? – спросила я его, указывая на ложе из кованого железа.

– Это трехспальная кровать. Но третий здесь всегда лишний и всегда ее покидает.

– Как так?

– Очень просто. Когда женщина забеременеет, из ее кровати исчезает муж. Когда ребенок подрастет, он покидает постель, и в нее возвращается муж или приходит любовник. Если постель покинет жена, туда вселяется любовница. И так далее…

У одного из столов мы стоя перекусили. С невероятной проворностью пальцев и незаметной глазу быстротой движений он подал мне мицву – еврейский сыр в форме карандаша, завернутого в серебряную фольгу, и медовую ракию, которая пахла воском.

* * *

Утро в Которе всегда соленое, светает здесь после завтрака… Почти ежедневно Тимофей довольно рано уходил в то или иное учреждение улаживать дела, связанные с наследством. Вел он себя как-то странно. Общаясь с жителями Котора, говорил по-итальянски или же брал с собой старую Селену, чтобы она ему переводила. По вечерам в маленьких ресторанчиках заказывал ужин только из итальянских блюд. Каждое воскресенье мы ходили в церковь. Селена и я в католический собор Святого Трифона, а Тимофей – в православный храм Святого Луки. Потом мы все вместе шли пить кофе в кофейню на Оружейной площади. Как-то раз он отвез нас на другой берег залива в Столив, где стояла церквушка, в одной половине которой отправлялись службы по восточному обряду, а в другой – по западному. В тот день я нашла в доме веер его матери. На нем мелким почерком было написано:

Так же как у тела есть органы, есть они и у души. Следовательно, мы приходим к двойственной реальности. Божественная добродетель (интуиция), человеческая добродетель (мысль, в которой божество не нуждается), сон (каковой тоже есть живое существо), мечты, знания, воспоминания, чувства, поцелуй (каковой есть невидимый свет), страх и, наконец, смерть – все это суть органы души. У души их десять – вдвое больше, чем органов чувств у тела. С их помощью душа движется по миру, который содержит в себе…

Как-то утром мы вдвоем с Селеной сидели за завтраком. Она подала на стол угря, тушеного в молоке, и зеленый салат, на который дала упасть единственной капле солнца, имевшейся у нас в доме. На руках ее были старые чулки, которые она носила вместо перчаток. Из них высовывались пальцы.

– Я видела в доме прекрасные портреты. Вы знали этих женщин? – спросила я ее по-итальянски, на этом языке она говорила лучше меня.

Селена обнажила зубы, разрушенные бесчисленными волнами сербских и итальянских слов, которые десятилетиями обгладывали, облизывали, полировали их во время приливов, повторявшихся в одном и том же умоисступляющем ритме. Неожиданно она произнесла:

– Берегись, деточка, женщина может состариться в одно мгновение, даже когда лежит под мужчиной… А эти картины… Нехорошо им висеть там друг против друга. Ни той ни другой это бы не понравилось. Ни Анастасии, ни Катене.

– Но почему?

– Тимофей тебе не рассказывал?

– Нет. Я была уверена, что обе они еще живы, и считала, что мы приехали сюда, чтобы он познакомил меня с ними. Теперь-то мне ясно, что я ошиблась.

– Их давно уже нет в живых. У матери Тимофея, Катены, когда она вышла замуж в этот дом, были такие же волосы цвета воронова крыла, как и у ее сестры Анастасии, которую она привела с собой. Они были очень похожи друг на друга. Правда, их отец, грек, богатый купец, который постоянно переезжал с места на место, воспитывал Анастасию в Италии, а ее сестру Катену в Греции, в Салониках.

Я хорошо помню, что у госпожи Катены был прекрасный голос, который, как пламя в очаге, постоянно менялся. Утром, стоило ей выйти на солнце, она начинала петь. Будто бы грела свой голос на солнце. По вечерам было слышно, как она тихонько напевает в спальне своего мужа. Это было удивительное пение, прерывавшееся вздохами и всхлипываниями. Но меня они обмануть не могли. Я быстро поняла, в чем дело. Господин Медош любил, чтобы его жена пела над ним, пока они наслаждаются в постели. Иногда он требовал медленных, тихих напевов вроде «День мой дважды смеркается…» или «Тишина такая, как тогда, когда синие цветы молчат…», где каждый стих походит на морскую волну. Кажется мне, что в тот вечер, когда зачали Тимофея, она простонала: «В рубашке тихой завтрашних движений…»

А ее старшая сестра Анастасия все это время сидела в своей комнате с янтарными четками в руках и слушала. Но и она не могла меня обмануть. Я тогда была молода, и мои чувства были чуткими, как борзые. Четки ей нужны были не для молитвы. Поэтому она никогда и не носила их в церковь. Она сидела в темноте и, перебирая янтарные бусины, вспоминала всех своих возлюбленных, тех, что остались в Италии. Каждая бусина носила какое-нибудь имя. Имя одного из ее любовников. А у некоторых имен пока не было. Они ждали имен, которые должно было подарить им будущее. И надо сказать, ждали недолго. Да это и неудивительно. Глаза у Анастасии были как два перстня. Тогда я еще прислуживала не ей, а мужу моей госпожи, господину Медошу, но все знают, что было потом.

– Я не знаю. Расскажите.

– Госпожа Катена, мать Тимофея, погибла на дуэли.

– На дуэли! Во второй половине двадцатого века? С кем?

– С другой женщиной, которая хотела отнять у нее любимого.

– Господи боже! А известно ли что-нибудь об этой другой женщине?

– Конечно известно, ты носишь ее серьги, так что опять все остается в семье. И раз уж обе они давно покойницы, об этом можно и рассказать…

РАССКАЗ СЛУЖАНКИ СЕЛЕНЫ

– Как я уже сказала, другой женщиной была барышня Анастасия, старшая сестра госпожи Катены. Ее портрет ты видела наверху, на лестнице, с правой стороны. Господин Медош, отец Тимофея, не устоял перед чарами этой красавицы, которая, как в черной постели, спала на своих волосах цвета воронова крыла…

Судя по всему, между господином Медошем и его свояченицей существовал тайный способ общения – с помощью блюд, которые подавались на ужин. Каждый день Анастасия распоряжалась о том, что приготовить, и эти кушанья, которые я стряпала под ее неусыпным наблюдением, были чем-то вроде любовного послания, которым она сообщала господину Медошу, что именно разыграется в ее спальне сегодня вечером, если он там появится. Трудно сказать точно, но можно предположить, что суп из пива с травами сулил один вид наслаждений, зайчатина в соусе из красной смородины – другой, третий – вино, настоянное на фруктах. Ужин был для них чем-то вроде любовной переписки. Глаза господина Медоша светились особым светом, когда я по распоряжению госпожи Анастасии подавала гребешки Сен-Жак, приготовленные с грибами. Что после таких ужинов происходило в постели Анастасии, я, разумеется, отгадать не могла, однако Катена была в полном отчаянии, от ревности она за одну ночь поседела, и вот так, совсем седой, она позировала для портрета, когда уже была беременна Тимофеем…