Книга Цивилизация перед судом истории. Мир и запад - Арнольд Тойнби

Исходя из этих исторических предпосылок, спросим себя, был ли Цзяньлунь не прав, отвечая таким образом Георгу III. Несомненно, многие из моих западных читателей улыбнутся, читая его ответ. Разумеется, они улыбаются оттого, что знают последствия, но что эти последствия доказывают? Только то, без сомнения, что император Цзяньлунь и его советники не подозревали о том, какую безграничную мощь обрели «варвары Южного моря» благодаря практическому применению новых открытий физической науки. Во время миссии лорда Макартни в Китае было немало образованных людей, причем многим из них, находившимся тогда в цветущем возрасте и при ответственных постах на императорской службе, довелось дожить до того времени, когда Великобритания развязала войну с Китаем и диктовала свои условия под дулами пушек. Но не доказывает ли такое продолжение истории, что Цзяньлунь был столь же мудр в своей политике необщения, сколь и неинформирован относительно военной мощи «варваров Южного моря»? Его интуиция предостерегла его от приобретения «экзотических и примитивных» британских товаров, а одним из самых экзотических товаров, предложенных британскими купцами императорским подданным, был опиум. Когда власти запретили эту торговлю, как и должно было сделать уважающее себя правительство, варвары воспользовались своим военным преимуществом, чтобы пушечным огнем с моря ввести в Китае британскую торговлю на британских же условиях. Я понимаю, что это весьма упрощенное описание «опиумной войны», но по существу это правда, и единственное, что можно сказать в пользу виновников данного международного преступления, — это то, что с тех самых пор они стыдились своей акции. Я хорошо помню это, надеюсь, искупающее ощущение стыда, переданное мне еще в детстве моей матерью, когда я спросил ее об «опиумной войне» и она рассказывала мне о ней.

Голос Истории, который, как сирена, внушил пекинскому Сыну Неба иллюзию, будто он является уникальным представителем Цивилизации с большой буквы, сыграл ту же злую шутку в 1500 году с его «двойником» — царем Московским. Он также был правителем последнего воплощения мировой империи, которая временами переживала упадок, однако каждый раз неизменно возрождалась вновь. Универсальный мир, установленный Августом в Первом Риме, на берегах Тибра, был вновь установлен Константином при Втором Риме, по сторонам Босфора; а когда Константинопольская империя после троекратного падения и возрождения — в VII, XI и XIII веках христианской эры — покорилась неверным туркам в 1453 году, скипетр перешел к Третьему Риму — Москве, чье царство, как предполагалось, будет вечным (так должны были думать все благочестивые московиты). Московский наследник Римской державы унаследовал к тому же культурные достижения греческих предшественников Рима; и как будто этого недостаточно, он был еще и Богоизбранным защитником великой иноземной религии — христианства, принятого языческим греко-римским миром в надежде на духовное возвышение. Наследник Греции, Рима и Христа, а через Христа — Богоизбранного народа Израиля! Призвание Московии выглядело в глазах московитов столь же убедительным, сколь и уникальным.

Если бы притязания царя дошли до внимания Сына Неба, он, вероятнее всего, воспринял бы их с некоторой долей снисходительности. Когда за пятнадцать столетий до революционного переворота Васко да Гамы, изменившего карту мира, первая империя Цинь предприняла дерзкий бросок через сухопутное степное море и чуть-чуть задела «кончиками усиков» окраины первой Римской империи, китайские покорители пустынь высокопарно озаглавили свое необычное открытие Да Цинь — Великий Китай на Дальнем Западе. Но Цинь и Да Цинь всегда были разъединены между собой соседями, заявлявшими свои претензии и на ту и на другую стороны. В глазах индусов, например, буддизм, который Китай столь ревностно воспринял от Индии, был не чем иным, как некоей аберрацией индуистской ортодоксии (благополучно забытой у себя дома). Только брахманы держали монополию на истинные обряды, священные книги и верную теологию. Большая часть населения даже в Индии и, разумеется, каждый человек — мужчина, женщина или ребенок — за пределами Священной земли арьев были в положении неприкасаемых изгоев. Мусульманские покорители Индии хотя и обладали сильнейшей материальной мощью, но в глазах индуса им не под силу было очиститься от их ритуальной нечистоты.

Мусульмане со своей стороны были так же строги к индуистам, как индуисты — к китайцам и мусульманам. С точки зрения мусульман, пророки Израиля были вполне приемлемы, и Иисус был последним и величайшим Пророком Господа до его главного Посланника — Мухаммеда. Претензии мусульман были обращены не к пророку Иисусу, а к христианской церкви, которая поработила Рим, капитулировав перед языческим греческим политеизмом и идолопоклонством. Из этого постыдного предательства Откровений Единого истинного Бога ислам вычленил и восстановил чистую религию Авраама. Между христианским политеизмом, с одной стороны, и индуистским политеизмом — с другой, вновь засиял свет монотеизма: ислам давал надежду миру.

Традиционная шкала ценностей ислама очень ярко проявляется в заключительной фразе великого египетского историка Аль-Габарти его описания событий, происшедших в год Хиджры 1213: «Итак, этот год подошел к своему концу. Среди беспрецедентных событий, происшедших в этот год, самым зловещим было прекращение паломничества из Египта [в священные города Хиджаза]. Они не прислали святых Покровов (kiswah) для Каабы и не прислали Сумы (surrah). Ничего подобного не случалось в нашем времени и никогда во время правления Бану Османа. [Поистине] расположение событий подвластно лишь одному Господу»[5].

Что же это за удивительный год? По нашим западным понятиям, год, соответствующий году Хиджры 1213, — это период с 1798-го по июнь 1799 года. Это был год, когда Наполеон высадился в Египте, а слова Аль-Габарти, которые я процитировал, венчают его чрезвычайно яркое и проникновенное описание этой поистине драматической «войны миров». Я, как марсианин, был, помню, ошеломлен, когда впервые прочитал эту фразу. И тем не менее нельзя, читая Аль-Габарти, не относиться к нему серьезно. Он, несомненно, занял бы одно из первых мест в списке ведущих историков цивилизованного общества на сегодняшний день. Я еще вернусь к этому высказыванию и попытаюсь убедить моих западных коллег, что наше обывательское стремление посмеяться над ним должно превратиться в смех над собственным далеким узкоместническим мышлением.

Ибо сейчас мы подходим к двум действительно достойным смеха поразительным случаям, когда локальная цивилизация воображала себя единственной цивилизацией на Земле.

Японцы искренне верили, что их страна — это «Земля богов» и оттого она неприступна для завоевателей (хотя сами японцы незадолго до того сами завоевали эту страну до самого северного побережья, где жили их менее удачливые северные предшественники, «волосатые айны»). Япония — Срединное царство! Да в 1500 году Япония была еще феодальным обществом в состоянии безобразной анархии, от которой Китай был избавлен императором Цинь Шихуанди еще в 221 году до н. э. Того, чего Китай добился для себя так давно и без посторонней помощи, Япония не могла достичь спустя и тысячу лет, пользуясь всеми благами заимствованной у Китая мирской цивилизации и высшей индийской религии, также перенесенной на ее почву через Китай. Могло ли быть большее безрассудство? Кстати, кажется, могло, ибо западный вариант вселенского заблуждения определенно переплюнул японский. Франки в 1500 году серьезно утверждали, что истинной наследницей Израиля, Греции и Рима была не восточноправославная церковь, но их собственная и что именно не западная, а восточная церковь была церковью схизматиков! Послушать франкских теологов, так можно было вообразить, что именно четыре восточных патриархата, а не римский патриархат изменил Символ Веры, включив в него filioque. А если прислушаться к «римским императорам германской нации» в их политической полемике с греческими и русскими последователями Августа и Константина, то можно представить, будто не в латинских, а в греческих и восточных провинциях погибло римское имперское правительство в V веке после Рождества Христова, чтобы уже никогда не возродиться вновь. В 1500 году дерзость франкских притязаний на то, чтобы называться избранным народом, могла ошеломить любого достаточно информированного и беспристрастного третейского судью. Но следует отметить еще один, даже более удивительный, факт. С тех пор протекло четыре столетия — и каких столетий! — а франки и сегодня поют все ту же старую песню; правда, сегодня поют ее соло, ибо остальные голоса в хоре цивилизаций, тянувшие в унисон этот ложный напев в 1500 году, постепенно, один за другим к нашему времени изменили свою мелодию.