Книга Песни мертвого сновидца. Тератограф - Томас Лиготти
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но будь это люди или куклы, все головы уже повернуты в мою сторону, когда я выхожу из спальни, и глаза их сияют в белом мраке. Парализованный — да! — ужасом, я лишь отвечаю неподвижным взглядом, гадая, а не сияют ли и мои глаза точно так же. Затем одна из человекокукол, сутуло привалившаяся к стене слева от меня, поворачивает голову на негнущейся короткой шее и смотрит мне в глаза. Что хуже, она заговаривает. И ее голос — ужасающее кудахтанье, пародия на речь. Еще ужаснее ее слова: «Стань как мы, малыш. Умри в нас». Внезапно я чувствую слабость, как будто из меня высасывают саму жизнь. Собрав все свои силы, мне удается нырнуть обратно в спальню и завершить сон.
Потом я с криком просыпаюсь, сердце в груди колотится, как сумасшедший арестант о решетку, и не успокаивается до утра. Это меня очень тревожит, потому что в исследованиях, связывающих ночные кошмары с остановкой сердца, есть доля истины. Некоторым несчастным этот воображаемый инкуб, усевшийся на груди, может причинить реальный ущерб — в медицинском смысле. И я не хочу стать одним из них.
Ты мне можешь помочь, солнышко. Знаю, ты не хотела доводить до такого, но изощренная шутка, которую ты сыграла надо мной с помощью мисс Локер, меня всерьез проняла. Разумеется, сознательно я по-прежнему придерживаюсь намеченной выше критической позиции относительно твоих изысканий, абсурдных в самой основе своей. С подсознательной точки зрения, однако, ты как будто открыла мне глаза на некий пласт (зону, как наверняка поправила бы ты) необъяснимого ужаса в моем сознании-душе. По меньшей мере, я готов признать, что в твоих идеях заложена мощная психическая метафора, но не более. Хотя достаточно и этого, правда? Достаточно хотя бы для того, чтобы заставить меня взяться за это письмо, в котором я прошу твоего внимания, поскольку никакими другими способами привлечь его не удалось. Я так больше не могу! Ты имеешь странную власть надо мной — как будто ты этого раньше не знала. Пожалуйста, сними с меня свои чары, давай начнем нормальные отношения. Кому вообще какое дело до метафизики незримых сфер? По-настоящему важны не абстракции, а эмоции. Любовь и ужас — истинная реальность, какие бы непознаваемые механизмы ни крутили их шестеренки, да и наши собственные.
Полагаю, ты направила ко мне мисс Локер в качестве иллюстрации к твоим самым глубоким убеждениям — любовного письма, если угодно. Но что, если я начну признавать странности, связанные с мисс Л.? Допустим, некоторым образом, что она мне только снилась. (А значит, и моей секретарше, потому что та ее видела.) Допустим даже, что мисс Локер была вовсе и не девушкой, а сущностью с множеством «я» — отчасти человеком, отчасти манекеном, — и с твоей помощью какое-то время грезила о существовании, воспроизвела себя в человеческой форме, как мы воспроизводим самих себя в бесконечном множестве образов и обликов — всех этих олицетворений твоей плоти? Тебе хочется, чтобы я думал о таких вещах. О таинственных связях между всем, что есть в этом мире и других мирах. Ну и что, если они есть? Мне плевать.
Забудь про другие «я». Забудь про взгляд на жизнь от третьего (четвертого, n-го) лица: имеют значение только первое и второе (я и ты). И во что бы то ни стало забудь про сны. Лично я уверен, что я — не сон. Я настоящий, доктор. (Ну как, приятно, когда тебя обезличивают?) Так что будь так добра признать мое существование.
Сейчас уже за полночь, а я не ложусь — боюсь, что опять приснится кошмар. В твоих силах избавить меня от этой участи, если того пожелает твое сердце. Но тебе лучше поторопиться. Наше время истекает, любовь моя, как для меня истекают последние минуты бодрствования. Скажи, что для нашей любви еще не слишком поздно. Прошу, не разрушай всего. Ты лишь сделаешь больно сама себе. И вопреки твоей возвышенной теории мазохизма, ничего божественного в нем нет. Так что довольно твоих чудных психических иллюзий. Будь проще, будь умницей. Ох, как же я устал. Говорю «доброй ночи», но не до
свидания, мой неразумный возлюбленный. Спи своим одиноким сном и грезь о множестве других. Они тоже часть тебя, часть нас. Умри в них и оставь меня в покое. Я приду за тобой позже, и ты навсегда останешься со мной в своем особом уголке, как когда-то моя маленькая Эми. Этого ты хотел, это и получишь. Умри в них. Да, умри в них, простачок, дурак, любовник, глупенькая куколка. Умри с прекрасным ярким сиянием в глазах.
(перевод Н. Кудрявцева)
Здравствуйте, мисс. Да, по правде сказать, я действительно ищу компанию на этот вечер. Меня зовут Саймон, а вас… Розмари. Забавно, я сегодня как раз грезил наяву в духе розенкрейцерства. Не обращайте внимания. Пожалуйста, садитесь, только берегитесь заноз в вашем стуле, не то можете зацепиться одеждой. Кажется, здесь уже все истерлось и выщербилось. Может, этому старому месту и не хватает утонченности в декоре, но все его недостатки затмевает атмосфера, вам так не кажется? Да, вы совершенно правы, она действительно служит своей цели. Правда, когда дело доходит до обслуживания столиков, тут все несколько небрежно. Боюсь, напитки придется изыскивать самим. Спасибо, я рад, что моя речь кажется вам изысканной. Так могу ли я заказать для вас что-нибудь? Прекрасно, я принесу вам пиво. Но прошу, сделайте мне одолжение: прежде чем я вернусь, вытащите комок жвачки изо рта. Спасибо, а я незамедлительно принесу нам напитки.
А вот и я, Рози, и пиво из бара. Только, пожалуйста, постарайтесь без отрыжки, и мы с вами поладим. Я рад, что вы уже избавились от жевательной резинки, надеюсь, вы не стали ее глотать. Кишечник любого человека должен оставаться в неведении, каково это: уместить жвачку и пиво в едином пищеварительном сеансе. О, я знаю, что это ваш кишечник, но мой глубочайший интерес составляет внутренняя работа любого человеческого сосуда. Да, вы не ослышались — сосуда. Хотите, чтобы я произнес это слово по буквам? Нет, я не смеюсь над вами. Просто дело в том, что необходимо всегда учитывать определенные взаимосвязи, когда рассматриваемый нами сосуд — это тонкая система Homo sapiens, а не потир в церкви либо пенициллиновый флакон в лаборатории. Именно, именно, этот не слишком стерильный бокал в вашей безупречной ладони и есть сосуд, да, вы все поняли правильно.
Мой бокал? Да, здесь много красного. Я люблю красные напитки. Этот я создал сам. Назвал его Джинни Красный ром. Белый ром, джин, светлый имбирный эль и в идеале клюквенный сок, хотя местному бармену пришлось заменить его на мараскино, в котором нет ни богатого красного цвета, ни даже отдаленного подобия терпкости вашей улыбки. Прошу, сделайте глоток. Если не понравится, так и скажите. Да, непривычный — это правильное слово, источник того интереса, который он вызывает. Даже строго придерживаясь установленных миксологических формул, невозможно избежать определенных различий, которые можно ощутить в банальнейших коктейлях, не говоря уже о других смесях из алкогольного словаря. Нужно лишь взращивать в себе чувствительность, дабы замечать такие особенности. Спросите любого сомелье. И эту чувствительность можно распространить на каждый опыт в нашей жизни. Пусть мы думаем, что делаем одно и то же одним и тем же способом каждый день, но отклонения от нормы и есть норма. Как говорил философ, нельзя войти в одну и ту же реку дважды. Каждое проходящее мгновение следует иным курсом, отклоняется от предыдущего и порой в очень странных направлениях.
