Книга От Эдо до Токио и обратно. Культура, быт и нравы Японии эпохи Токугава - Александр Прасол
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Слово моттаинай (“жалко не использовать”) по частоте употребления занимает, вероятно, одно из первых мест в современном японском языке. В эпоху Токугава им пользовались так же часто. Вряд ли какой-то другой город мог сравниться с Эдо по степени утилизации всего, что можно. Все вещи, пришедшие в абсолютную негодность, заканчивали свой жизненный цикл в земле как удобрение или в огне как топливо. Но даже сгорев и превратившись в золу, они тоже шли в дело. Как и содержимое выгребных ям, золу собирали по домам специальные закупщики с двумя ведрами на коромысле и платили за неё наличными. Тот факт, что даже на посредническом сборе золы можно было заработать, говорит о масштабах ее использования. В самом деле, спектр применения золы в эпоху Токугава впечатляет:
• щелочное удобрение,
• пищевая добавка для смягчения съедобных дикорастущих растений (ростки бамбука, папоротник, желуди, лесные орехи),
• средство для хранения саженцев деревьев,
• моющее средство в банях и прачечных,
• кровоостанавливающее средство; внутрь принимали при заболеваниях органов пищеварения,
• добавка в гончарном деле (шлифование, полировка керамики),
• закрепляющее средство при окраске тканей,
• антиокислитель при изготовлении сакэ.
Старую бумагу и тряпки было выгоднее сдавать старьевщикам, чем сжигать. Сломанные мотыги, тяпки, серпы относили кузнецам. Старьевщики ходили вдоль больших дорог в поисках оброненных и выброшенных вещей, которые еще можно было как-то использовать. И детей к этому привлекали, обменивая собранное ими вторсырье на сладости и незатейливые игрушки. В деревнях дети бегали за всадниками и повозками, собирая еще теплый навоз — на удобрения.
Японские торговцы бочками закупали у жителей Курильских островов гнилую сельдь. Отварив перегнившую рыбу в больших котлах, из нее давили жир для светильников. Остатки сушили на солнце и развозили по деревням как удобрение: “Землю около каждого деревца… удобряют сим веществом, от которого она дает чрезвычайный плод” [Головнин, 1816].
Помощники банщиков собирали по обочинам дорог все, что горит, в первую очередь выброшенные паломниками истертые сандалии дзори. В столичных общественных банях 150 лет не менялись цены (таков был указ бакуфу), и экономия дров была возведена в культ. Такой подход к утилизации обеспечивал выдающуюся чистоту японских городов, которая поражала европейских гостей. В Париже и Лондоне сточные воды в то время сбрасывались в Сену и Темзу, и на берегах этих рек временами было трудно дышать. Летом 1858 года из-за смрада Лондон на время покинули даже городские суды и Палата общин. Японская же столица долгое время не знала проблем с отходами. По сути, в городе сложился замкнутый цикл утилизации абсолютно всех органических и неорганических отходов. Зарабатывая на жизнь, японские старьевщики и ремесленники заодно наводили порядок на улицах и дорогах.
Старьевщик. Источник: ВС
Современные японцы не без самодовольства подчеркивают экологичность традиционного производства японской бумаги васи. Ее изготавливали главным образом из однолетних кустарников (горицвет, бумажное дерево), в то время как в Европе с той же целью вырубали многолетние деревья. Сбор и переработка старой бумаги начались одновременно с ее производством. Отчасти это объяснялось ее свойствами: она прочнее современной и медленнее стареет, что важно для хранения свитков. Вода не сводит с нее тушь, а если японскую бумагу обильно смочить и хорошо придавить, она почти полностью восстанавливает форму. По сравнению с любой тканью ручной выделки и окраски бумага стоила гораздо дешевле, и ею широко пользовалась беднота для изготовления одежды. Наблюдая за бытом японцев, Василий Головнин пришел к выводу, что бумажное дерево “должно родиться в Японии в чрезвычайном количестве: почти все жители одеты в бумажное платье. Делаемая из нее вата служит японцам вместо мехов”.
Горожане среднего достатка, имевшие возможность купить лен и хлопок, шили одежду самостоятельно. Одевать семью почиталось первейшей обязанностью хозяйки, и девушек обучали этому с детства. Скромная невеста из небогатой семьи могла не уметь читать и писать, но без портняжной шкатулки она своего будущего не видела. Понятно, что доставшейся такой ценой одеждой дорожили, носили ее сколько могли, латая и перекраивая. На зиму пришивали ватную подкладку, летом отпарывали. Вконец износившееся верхнее кимоно перешивали в нижнее или спальное, а взрослые накидки хаори переделывали в детские, и так далее. Что-то ухитрялись даже продавать: в столице было немало магазинов старой одежды, где городская беднота выбирала себе обновку. Желая продлить жизнь ткани, ее выдерживали в красителе, добываемом из кустарника индиго, что придавало материалу не только характерный синеватофиолетовый оттенок, но и прочность. Это массовое устремление в сочетании с типичным покроем делало японскую одежду на европейский взгляд раздражающе однообразной:
Я нигде не встречал такого бесцветного однообразия покроя и окраски одежд, как в Японии. Во всякой другой стране ее (толпу — А. П.) следовало бы назвать. “серою толпою”, но здесь гораздо уместнее назвать ее “синею”, так как вся она, от мала до велика, без различия пола, возраста и звания, была облачена в однообразные, как мундир, халаты, окрашенные всеми возможными мутными оттенками индигового цвета [Мечников, 1881].
“Все японцы, кроме духовных, носят платье одного покроя; также и голову убирают одинаковым образом все состояния без различия”, — вспоминал Василий Головнин.
Старые и сломанные зонты, фонари из бамбука и промасленной бумаги эдосцы также не выбрасывали. В крайнем случае бамбук пускали на растопку, а бумагу использовали повторно. Однако чаще зонты и фонари все же перетягивали. Чинили и другие вещи, в том числе деревянную обувь и посуду (керамику восстанавливали путем повторного обжига). Японские старьевщики чаще всего специализировались на старых зонтах, бумаге, битой посуде и обуви. Были и другие “гильдии”, например скупщики женских волос. Из них изготавливали длинные косы-парики, популярные у дам высшего света.
Технологии переработки вторичного сырья и восстановления отслужившей свое утвари развивались постепенно, по мере увеличения количества ремесленников. Во второй половине периода Токугава толчок этому процессу дало учреждение в столице второго приюта для бездомных (Нинсоку ёсэба). Его создатель, начальник Городского магистрата (Мати бугё) Хасэгава Хэйдзо (1745–1795) решил, что всем будет лучше, если оказавшиеся ненужными обществу бездомные помогут этому обществу избавиться от таких же ненужных вещей. В 1790 году Хасэгава организовал принудительное обучение безработных основам утилизационного ремесла. На протяжении более тридцати лет бездомных в приюте обучали общеполезному делу.
