Книга Тайны раскола. Взлет и падение патриарха Никона - Константин Писаренко

В Белую Церковь печальное известие пришло 3 (13) июня. Пять дней гетман держал тайм-аут. Наконец, 8 (18) июня уже в Черкассах вывел на бумаге: «Земля теперь власне пуста. Зичили бихмо coбi самодержца господаря такого в своей землi, яко ваша царская велможность православний хрестиянский царь… А ми зо всiм войском Запорозким услужить вашой царской велможности готовисмо…». Грамоту отдал стародубцу Григорию Климову, ехавшему с диппочтой к воеводе Брацлавскому А. Киселю. Взятый казаками в Киеве, доставленный 6(16) июня в Черкассы, Климов удостоился через два дня встречи с самим Хмельницким. Бумаги Посольского приказа тот отобрал, зато вручил свои, адресованные русскому царю и севскому воеводе. На прощанье примолвил: «Ныне де ему, государю, на Польшу и на Литву наступит пора. Ево б де государево войско к Смоленску, а он де государю служити станет с своим войском з другие стороны… Будет де тебя станут роспрашивать государевы приказные люди, и ты де тайным делом скажи, что королю смерть учинилася от ляхов. Сведали то ляхи, что у короля с казаками ссылка, послал де от себя король грамоту в Запороги к прежнему гетману, чтоб сами за веру християнскую греческого закону стояли, а он де, король, будет им на ляхов помощник. И тот де королевской лист от прежнево гетмана достался ему, Хмельницкому, и он де, надеяся на то, войско собрал и на ляхов стоит».

Григорий Климов до Москвы добрался 19 (29) июня 1648 г. В Посольком приказе депешу взяли, гонца расспросили и… отправили все бумаги в архив. Москва проигнорировала призыв Богдана Хмельницкого. Увы, он опоздал с ним, опоздал ровно на три недели.

* * *

6 (16) декабря 1647 г. А.М. Львов распорядился по Печатному двору: издаем «Грамматику» Мелетия Смотрицкого. Командовавшим в типографии Наседке и Рогову сей ордер вряд ли понравился: зачем тиражировать произведение ренегата, православного архиепископа, принявшего униатство? Тем не менее приказ есть приказ, и перевод «Грамматики» пошел в набор. Оба справщика, конечно, догадались, что патрон всего лишь исполнил просьбу старшего товарища по Боярской думе, Морозова. Борис Иванович в те дни явно чудил: замыслил женитьбу — свою и государя на сестрах Милославских, дочерях недавно возвратившегося из Голландии посла, стольника Ильи Даниловича. Невесту выбирал сам Алексей Михайлович и предпочел старшую Марию. Младшей Анне выпало идти за старика.

Но это еще не все. Примерно тогда же первый министр положил конец закрытости царского духовного кружка. Религиозное сообщество решил превратить в политическое, для чего требовалось увеличить число участников. Об опоре на уже сложившиеся и влиятельные духовные корпорации — соловецкую или троице-сергиевскую — речь не велась. Морозов хотел объединить группу Ванифатьева с чем-то аморфным, рыхлым, не способным поглотить или подмять ее под себя. Естественно, царский опекун поинтересовался мнением отца Стефана, Никона, Ртищева. Протопоп, помнивший о манифесте 1636 г., порекомендовал, архимандрит и стряпчий поддержали кандидатуру Ивана Неронова, подвижника-страдальца, пламенного трибуна, прозябавшего долгие годы в провинциальном Нижнем Новгороде. Морозов к совету прислушался и пригласил иерея Иоанна «прийти в царствующий град Москву». А пока поп добирался до столицы, в Кремле отпраздновали две свадьбы — 16 (26) января царскую, 26 января (5 февраля) боярскую. Правда, отпраздновали как-то чудно: «Не быти в оно брачное время смеху никаковому, ниже кощунам, ни бесовским играниям, ни песнем студним, ни сопелному, ни трубному козлогласованию. И совершися той законный брак… в тишине и в страсе Божий, и в пениих и песнех духовных».

Биограф Неронова приписал отказ от привычной формы веселья в пользу аскетизма молениям и запретам Стефана Ванифатьева. Однако подобная ломка традиций без санкции первого лица государства, коим в ту пору являлся не юный Алексей Михайлович, а Борис Иванович Морозов, произойти никак не могла. Духовник, несомненно, ратовал за трезвое торжество и в прямом, и в переносном смысле, да политическая целесообразность всегда выше идеологической. Морозов нарочно потрафил вкусам Неронова, чтобы тот без лишних вопросов поверил в серьезность приверженности друзей царя к нижегородской версии «боголюбчества». А вопросы у попа, по натуре борца, никогда не поступающегося принципами, наверняка, возникли. Ведь 2 (12) февраля Печатный двор отрапортовал о выходе «Грамматики» Смотрицкого. Благодаря благочестивости царского бракосочетания этот акт преклонения перед предателем-униатом нижегородец, очевидно, объяснил симпатиями к Польше шефа «справщиков» А.М. Львова, посетившего республику в качестве посла в 1644 г. Хотя по Москве и гуляли слухи о контроле Ванифатьевым работы над книгой, они на отца Иоанна по той же причине не произвели впечатления. Как и повсеместные военные сборы. Полки, стрелецкие, драгунские, рейтарские, отправлялись, в основном, на татарские границы, а не польские. О том, что с татарского рубежа легко повернуть на запад, к восставшим украинским казакам, и, совершив фланговый маневр через освобожденные от поляков территории Украины, ударить в тыл прикрывающему Смоленск врагу, священник и пацифист Неронов едва ли задумывался. К тому же и официальная пропаганда подтверждала, что война будет с Крымом в союзе с Польшей. Никак иначе…

Так зачем боярин Морозов затеял весь сыр-бор с вызовом Неронова, изданием «Грамматики», двойной свадьбой? Потому, что чувствовал, как «плещеевщина» день за днем поднимает градус народной ненависти к его команде и к нему лично. Прекратить выколачивание из подданных денег произволом было нельзя, обнародовать истинные планы правительства до обретения заветного письма Хмельницкого — рано. Вот и занялся Морозов возведением двух «запасных аэродромов». Породнение с царем через брак с родной сестрой царицы весьма повышало шансы Бориса Ивановича выжить, если народный бунт, сокрушающий всех и вся, вспыхнет до приезда нарочного от запорожцев. А троице Ванифатьев — Неронов — Никон, известным ревнителям нравственной чистоты и справедливости, в критический час надлежало сыграть роль посредника между негодующими москвичами и царской челядью.

Что касается «Грамматики» Смотрицкого, то она тем, кто умел читать между строк, намекала на истинное значение всего происходящего: готовимся вернуть Смоленск. Пусть немного, но подсказка снижала степень напряженности в обществе. Кстати, в середине апреля к рекрутированию на войну «против татар» подключили помимо «старых солдат» и необстрелянный разночинный люд, а наемникам-офицерам велели завершить сборы к 10 (20) мая 1648 г. Не вести ли из Варшавы от «друзей»-сенаторов подстегнули процесс формирования запасных частей и распределения военспецов по конкретным подразделениям?!

Апрель — май 1648 г. Московское государство заканчивало развертывание крупных воинских соединений на западной границе. И тогда же, 8 (18) мая, с благословения Морозова успел выйти в свет фактически программный документ первой настоящей политической партии России — «Книга о вере единой, истинной, православной». Катехизис русского православия, в духе, близком мировоззрению нероновцев, но на основе поучений игумена Киево-Михайловского монастыря Нафанаила. В нем проклинались католики и униаты, а греки, на Флорентийском соборе, вернее, «съезде» в 1439 г. капитулировавшие перед Римом, оправдывались, как обманутые и принужденные к этому папистами. Говоря современным языком, «Книга о вере» есть не что иное, как платформа новой организации, созданной путем слияния двух религиозных кружков — царского и нижегородского. Ее базовый принцип таков: греческое православие — идеал; а вот какое греческое — ранневизантийское, заимствованное Древней Русью у Константинополя, или поздневизантийское, закрепившееся к XVI веку на Балканах, в Палестине, а с 1640-х гг. и в Малороссии, умалчивалось, чтобы каждый из участников группы мог интерпретировать главный тезис по-своему. Слабый политический вес Неронова в сравнении с легендарными Соловками или Троицей породил данный компромисс, практически нереальный с вышеназванными монастырскими братствами. Учитывая, что Алексей Михайлович предписал издать «Книгу о вере» 1 (11) марта 1648 г., судьбоносные консультации двух православных лидеров — Ванифатьева и Неронова — длились не более полутора месяца (конец января — февраль).