Книга Фуэте на Бурсацком спуске - Ирина Потанина

— Ну почему все это вспоминают? — рассердился Морской. — Кому-то померещилось вредительство в том, что Михаил Врубель расписывал церкви, а я о нем пишу. Вы ведь тоже понимаете, что все это нелепо?

— Понимаю, — согласился Илья. — Но могу не понимать. Вот как и то, что сейчас вы, Владимир Савельевич Морской, причем 1899 года рождения, беспартийный, уполномоченный редактор газеты «Пролетарий»…

— Илья Семенович, — Морской снова попытался переломить ход беседы, — вы так все это говорите, будто не знали, что я теперь Морской. Не вы ли мне звонили в редакцию неделю назад, чтобы поручить вашего племянника?

— Что?! Ты! Как смеешь! Разговорчики в строю! — Горленко вдруг вскочил, вытянулся, как пружина, и стукнул кулаком по столу. — Мало того, что натворил делов, так огрызаешься! Отвечай по существу, раз спрашиваешься! Племянник мой — особая статья. Я за него еще построже спрошу. А для начала я хочу понять, с кем имею дело. С псевдонимом?

Морской помимо воли закатил глаза к потолку. Слово «псевдоним» стало нынче ругательным, и приходилось постоянно оправдываться. Все эти модные газетные «честный советский гражданин, которому нечего скрывать от товарищей, не будет подписываться вымышленным именем» породили у людей буквально паранойю.

Морской взял стакан и влил в себя громадный глоток обжигающей дряни — он посчитал, что Илью это должно было немного успокоить.

— Объясняю, — начал Морской, когда снова смог дышать, — я сменил имя и фамилию задолго до того, как нынешние приспособленцы стали подписывать псевдонимами клеветнические статьи. Стать официально Владимиром Морским меня обязал лично Культотдел ВУСПСа, — эту скороговорку за последнее время Морской выучил уже наизусть. — Имею на руках копию приказа за подписью Бориса Лифшица. Если подробнее, то в 1923 году как автору развернутых эссе об истории театра мне поручили посетить Берлинский форум в составе делегации УССР. Эссе я в ту пору писал под псевдонимом Владимир Морской. Чтоб не как в газете, где я был В. Мордкович, и не как в листовках политпросвета, где подписывался «Красный Нави». Запрос от иностранных коллег пришел на имя товарища Морского. Объясняться было некогда, поэтому решили сделать псевдоним реальным именем. Я сообщил о смене имени-фамилии, как и положено, в газете «Известия». Никакого злого умысла, просто стечение обстоятельств.

Илья ничего не говорил, лишь кривил рот и насмешливо кивал.

— Про год рождения, — Морской перешел к следующему пункту. — Я родился в 1898 году. Но сейчас нужно говорить в 1899-м.

— Воот! — оживился инспектор. — Я насквозь вижу! Ваш 1899 год — умышленное искажение фактов с целью скрыть свою службу в царской армии. Так? Все знают, что тот, кто родился в 1898 году, служил царю, а кто младше — уже не попал под призыв. И вот сегодня все, кому не лень, уменьшают себе возраст, чтобы сделать вид, что симпатиями к самодержавию никогда не отличались. Этот маневр мне давно знаком!

— Быть может, кто-то из моих ровесников так и поступает, — рассудительно не стал спорить Морской, — мне это не известно. Наверное, не стоит осуждать людей за желание забыть все, связанное с войной…

— Забыть? — Гримаса Ильи теперь выражала нечто среднее между гневом и отвращением. — Как бы не так! Скрыть! Вот правильное слово. Я вот как родился в 1889-м, так везде 1889-й и пишу. Всегда писал.

— И что же, воевали за царя? Своею кровью укрепляли власть тирана? — Морской цепко схватился за возможную слабину, но был повержен.

— Я с 1907 года в партии и в подполье, — отрезал Илья. — Если бы меня нашли, то в армию звать бы не стали — повесили бы на ближайшем телеграфном.

Они помолчали, снова выпили. Взгляд инспектора немного потеплел, и Морской поскорее продолжил объяснение:

— Но мне и в самом деле нечего скрывать. Призвать меня, должно быть, не успели… Я родился в конце декабря 1898 года по старому стилю. То есть в начале января 1899 года по новому. Естественно, постоянно возникает путаница. Во-первых, в старых бумагах всюду 1898 год, во-вторых, я сам частенько автоматически говорю его. Но нынче-то это называется 1899-й…

— Ладно, выкрутился! — обрубил Илья. — Тогда ты мне такую штуку объясни! — Он, кажется, был уже довольно пьян. — Как так вышло тогда, в 1918-м? Все на войну, давить бушующую контру… Мы — окружение товарища Межлаука — с боями вывозить в Москву ценности Госбанка. А ты вдруг в Саратов, как подлый дезертир. Как это понимать?

— Тут уж простите, но куда послали. И, знаете, — всему был свой предел, и оскорблений Морской терпеть не собирался, — тот ад, что был «в тылу», я б и врагу не пожелал, поверьте, — он перевел дыхание. — Ну хорошо, я поясню. К Валерию Ивановичу Межлауку в помощники я попал в 18 лет. Наши родители дружили, вы ведь в курсе? — Морской, припомнив давние события, печально усмехнулся. — О, дивен мир глазами пылкого юноши! Умнейший, образованнейший начальник, я сам — красногвардеец в тылу, вершащий большое важное дело, несущий народу грандиозное будущее… — Он больше не следил за реакцией Ильи, переключившись на тяжелые воспоминания. — Я был почти что счастлив, а потом мою мать свалил тиф. Как раз, когда немцы вздумали наступать. Я не мог ее оставить, и товарищ Межлаук, войдя в положение, дал мне направление в Саратов. Да, в тыл. Но с очень важным поручением. Вы слышали про эпидемии на фронте?

— Я видел! — стукнул себя кулаком в грудь Илья.

— Значит, вы меня поймете, — обрадовался Морской. — Кроме спасения матери, на меня возлагалась миссия по созданию новых действенных санитарно-гигиенических и эпидемических отрядов. Межлаук знал, что я не подведу. Кто, как не я, вытрясший душу из всех врачей, соорудивший домашний лазарет и поклявшийся вырвать мать из цепких лап тифа, знал все про эпидемии? — Морской с удивлением заметил, что все еще гордится той победой. — Для начала надо было создать передвижной госпиталь хотя бы на 50 коек. И все это быстро, потому что эпидемические отряды РККА, доставшиеся в наследство от царской армии, сплошь были непригодны, а люди гибли сотнями… Извините, — он вздрогнул, прогоняя страшные картины, — перескочу на пару лет вперед и скажу, что с задачей справился, но через что прошел, пожалуй, лучше и не вспоминать. Когда сам слег, был даже рад. Сил не было совсем… Вы знаете, какой процент потерь от эпидемий среди действующих войск? Вы знаете, что чувствуешь, когда, ради спасения еще не заболевших, всех заразившихся решаешь не спасать?

Инспектору таки удалось вывести Морского из равновесия, но это пошло на пользу делу.

— Ну ладно, — поднял руки Илья, растерявшись и, стало быть, капитулируя. — С этим тоже ясно. Хотя… Какого черта ты тогда делал в харьковском ВОХРе после выздоровления? Такое понижение… В чем провинился?

— В ВОХР я попросился сам, — охотно ответил Морской. — Это на тот момент была единственная возможность остаться в Харькове. Мне дорог город детства. Родители приехали сюда из Екатеринослава, когда мне было два. Занятно, что малой родиной я считаю Харьков, они же для себя — Екатеринослав. Ну, то есть Днепропетровск, если по-новому…