Книга Побег из Северной Кореи. На пути к свободе - Ынсун Ким

Я задавалась вопросом о том, что же произойдет с их печальными останками, с кусками тел, оставшимися на земле, когда внезапно человек странного вида вышел из толпы и принялся обнюхивать растерзанные тела. Словно голодное животное, он подбирал скользкие и студенистые куски и благоговейно разглядывал их, прежде чем жадно сожрать их на глазах у всех. Я была в ужасе. Этот сумасшедший считал, что вылечится от своей болезни, если съест человеческий мозг, — спокойно объяснили нам.

Я окаменела на быстро опустевшей дороге: толпа расходилась на обед.

После того крещения огнем я привыкла к рутине публичных казней. Но каждый раз у меня в голове мелькало сомнение. Я помню человека, которого казнили за «оскорбление нашего великого руководителя» Ким Ир Сена. В чем заключалось его преступление? Он оторвал бронзовые буквы официальной надписи с упоминанием нашего великого вождя. Преступник хотел, конечно, заработать немного денег и избежать голода, продав металл китайцам. Это деяние каралось смертью. Когда прогремели выстрелы, я почувствовала несправедливость. «Это всего лишь бронза! Несправедливо умирать за кусок бронзы!», — думала я. Я впервые воспротивилась, но все эти мысли держала при себе, инстинктивно чувствуя, что сострадание к преступникам будет плохо воспринято моими товарищами и учителями.

В Северной Корее каждый наблюдает за соседом и против человека может обернуться любое утверждение, даже высказанное другу. С самого раннего детства я замечала, что родители часто на людях говорят не то, что дома. Однажды группу людей казнили за то, что они крали рис с армейских складов. После казни мои родители признали смелость этого поступка, но дома, за плотно закрытой дверью.

* * *

Все эти воспоминания возвращались ко мне и обретали смысл; я перебирала их в голове, пока нас вскоре не вытащили на последний допрос.

Приговор не заставил себя ждать: мы предали Ким Чен Ира и его социалистические заповеди и теперь должны подвергнуться «перевоспитанию», а потом отправиться в тюрьму.

И вот однажды утром, скованные наручниками и под охраной, мы пешком отправились по сельской местности в исправительный лагерь. В лагере нас наконец освободили от наручников, но облегчение продлилось недолго.

Мы находились на огромной площади, окруженной частоколом, с большим бараком посередине, куда всем предстояло поместиться ночью. Мужчины ложились вдоль одной стены, женщины — у противоположной. Но и речи не могло быть о длительном сне. Мы оказались в лагере затем, чтобы работать на государство: это «социалистическое перевоспитание» трудом. Неизбежный этап перед тем, как отправиться в тюрьму нашего родного уезда, в Ындок.

От рассвета до заката Кымсун и мама возились в поле. Я, как все дети и подростки в лагере, чистила бараки, перебирала зерна кукурузы и отгоняла рыскающих крыс. Позже, по вечерам, у нас было право на ежевечерний сеанс промывания мозгов. Мы садились в кружок и вслух читали тексты Ким Ир Сена и Ким Чен Ира. Так мы хором бормотали часами, до одури. В течение 25 дней повторялся один и тот же ритуал, особенно утомительный на пустой желудок. Нас едва кормили. Голод вернулся…

Однажды утром охранники снова погнали нас, как скот, в сторону Чхонджина. Там нас через какое-то время должны были направить в тюрьму Ындока. Возвращение к началу. Какое унижение — нас проведут по городу, где жили дедушка и бабушка, словно преступников! И что нам уготовано в тюрьме? Почти через четыре года после нашего ухода мы возвращались домой, но как отщепенки, виновные в «крупных преступлениях», и мы знали, какое наказание ждет подобных преступников. Итак, хотя это и может показаться сумасшествием, учитывая все, что нам пришлось пережить в Китае, у мамы одно было на уме: отсюда надо выбираться.

Увы, казалось, что теперь наши шансы сбежать ничтожны.

* * *

И вот здесь, когда мы меньше всего ждали, судьба нам немного помогла. В Чхонджин приехал человек, который должен был сопровождать в Ындок других заключенных, уроженцев того же уезда. В последнюю минуту администрация выяснила, что мы тоже оттуда, и решила нас добавить к маленькому отряду. Человек хмурился, но ему дали понять, что выбора нет. Власти в Чхонджине спешили избавиться от заключенных, за которыми надо следить и чей ежедневный рацион из каши — дополнительная забота. Ситуация с продуктами была до того плохая, что даже полицейские и низшие военные чины в первую очередь думали о выживании.

Наш конвоир не больше других хотел делиться с нами и без того ограниченным запасом провизии. И вот, едва отправившись в путь, мы извлекли выгоду из ситуации. Мама предложила конвоиру сделку: мы добираемся в Ындок сами, а ему не придется тратиться на транспорт и питание для нас. Поскольку нас добавили к отряду в последний момент, ни один документ не обязывал конвоира передать нас властям, и он ничем не рисковал. Через несколько минут переговоров дело было сделано, мы оказались на свободе! Это было чудо.

Но что делать с этой смехотворной свободой? Что-то навсегда сломалось в отношениях между нами и нашей родиной. У нас не было денег, в глазах закона мы считались преступниками, да еще и беглыми.

Ни секунды мы не задумывались о том, куда идти. Невозможно быть изгнанниками в собственной стране. У нас оставалась единственная цель — снова бежать в Китай, несмотря на все опасности.

Глава 11. В бегах

За стеклами пробегал сельский пейзаж. Мама молча сидела в такси, настроение у нее было скверное. Денег у нас ни гроша, но мы сказали водителю, что заплатим, когда приедем. По мере того, как пейзаж становился узнаваемым, мама казалась все более напряженной. Мы сошли с ума? Через несколько минут мы вернемся к человеку, которого ненавидим. Мы бросались в пасть волку, но выбора не было.

Кымсун возражала против опасного возвращения. По правде говоря, мать сомневалась, это я ее убедила, желая снова увидеть братишку любой ценой. Я так скучала по нему, он даже мне снился. Я беспокоилась о будущем, ведь он остался в руках бессовестного мужлана!

И правда, из нас троих я была ближе всех для брата. Пока мама и Кымсун работали в полях на ферме, я, как слишком слабая для тяжелой крестьянской работы, опекала ребенка и заботилась о нем. Я любила младшего брата; приближалось мрачное будущее, но я утешалась тем, что скоро увижу малыша.

* * *

Надо сказать, что мы не знали, куда идти. После нашего случайного побега в Чхонджине мы несколько недель провели в бегах. Силы оказались на исходе. Освободившись, мы снова тайком отправились прямо на север, к китайской границе. У нас по-прежнему была одна лишь мысль, только одна: бежать из родной страны навсегда. В Северной Корее была такая нищета, что наша скромная китайская одежда стоила маленькое состояние. Мы продали вещи и на эти деньги три дня кормились. Потом мы опять начали упорно, с энергией отчаяния осаждать границу.

Ощупью мы нашли брод на реке Туманган, такой уже знакомой. Но в этот раз удача от нас отвернулась.

Когда мы готовились перейти через реку, появился патруль. Нас отвели в барак пограничного поста на первый допрос; потом, на следующий день, перевели на военную базу поблизости. Допрос тяжелый.