Книга Ремесло - Леонид Бершидский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Насколько неудачен в этой статье первый абзац — совершенно непонятно, зачем читатель получает инструкции, как ехать на какую-то подмосковную дачу — настолько исправляет положение второй. Мы точно знаем, что увидим дальше, и продолжать чтение ради этого определенно стоит.
ТЕЛО СТАТЬИ
В журнале SmartMoney — где вообще было много полезных самоограничений — мы ввели правило: статья не может быть длиннее двух разворотов, то есть четырех страниц, то есть примерно 15 000 знаков с пробелами. Читателей, способных переварить больше на одну тему, я встречал немного, и все они в чем-то маньяки. Впрочем, даже 15 000 знаков — это гигантский кирпич. Понятно, что его чтение облегчают такие штуки, как иллюстративный ряд, инфографика и подверстки. Но такой длинный текст надо еще делить на главки. Не меньше трех, но и не больше пяти.
Каждая главка — это мини-статья со своим лидом и со своим ярким последним абзацем, только без биллборда (он один на весь текст). Нет смысла сперва писать длинный непрерывный текст, а потом дробить его на главки — выйдет искусственно. Когда я сочиняю журнальную статью (не колонку) — то есть, в большинстве случаев, когда переписываю чью-то чужую от первого до последнего слова, — пишу сперва в файле план с кратким содержанием каждой главки. А потом каждую главку придумываю, как самостоятельный текст. Начало и конец главки (но не ее название — это чисто служебный элемент) очень много значат, если прописать их красиво все 3–5 раз, можно даже спасти слабый текст.
ПОСЛЕДНИЙ АБЗАЦ
В американской теории последний абзац называется kicker. Точного перевода не существует, самый близкий — соль анекдота. В журнальном (длинном) тексте последний абзац играет даже более важную роль, чем в новостном. Автор гораздо дольше собирал материал, дольше писал, все это обошлось редакции гораздо дороже, чем еще одна новость. Так что имеет смысл постараться, чтобы текст запомнили, обсуждали, ссылались на него в соцсетях. И — чтобы прокомментировали! Вы никогда не замечали, что комментарии под текстом относятся чаще всего к его концовке?
Последнее впечатление о тексте важнее первого, потому что лид к концу статьи уже несколько померк в памяти читателя. Надо под конец дать читателю в руки бомбу, завершить анекдот, который вы так долго рассказывали.
Для концовки лучше «присолить» какой-нибудь любопытный факт или яркую цитату. Вот, например, 13(!) — страничная статья в The New Yorker про железную руду в Гвинее (!) — найдите ее в интернете, и готов спорить, что вы дочитаете ее до конца. Вот последний абзац:
«Он продолжал говорить в своей профессорской манере, но в голосе его зазвучала вдруг нотка удивления. „Посмотрите на эту руду: это же мировое качество. Мировое. И за столько лет мы не сумели добиться никакой пользы от этих огромных ресурсов“. Президент Конде сделал паузу. И пробормотал, почти сам себе: „Как мы можем быть такими богатыми — и такими бедными?“»
Я запомнил, а вы?
За хорошими кикерами я опять-таки хожу на сайты вроде thenewyorker.com. В русских и украинских изданиях их днем с огнем не сыскать — никто не думает об эффектных концовках. Мне даже не удалось найти хороший свежий пример для этой главы. Представляете себе, какие конкурентные преимущества вы, читатель, приобретете, если начнете делать, как авторы The New Yorker?
А для начала попробуйте взять наугад любую статью из «Власти», «Русского репортера» или киевского «Корреспондента» и привести ее в соответствие с ньюсвиковским каноном. Это будет не так-то просто: и над первым абзацем, и над вторым, и над концовкой, и над структурой главок придется поломать голову. Между тем увидите, что весь необходимый материал в тексте, который вы выбрали наугад, скорее всего, есть. Его нужно просто вытащить из-под завалов, отряхнуть и предъявить читателю во всей красе.
Между журналистикой и литературой на самом деле не так много общего. Главное различие, конечно, в том, что писатель если и ограничен в сроках, то лишь по собственной инициативе. Над журналистом всегда висит топор дедлайна. За недолгое отпущенное ему время ремесленник должен собрать как можно больше полезного материала. На сочинение текста часы, а то и минуты отпускаются по остаточному принципу. Поэтому многие журналисты, зная, что не умеют красиво писать, занятие свое не бросают — зато они умеют рыть, вызванивать, доставать, бежать, тащить. Писатели, которым надо бы бросить это дело, — те просто не понимают, что у них плохо получается.
И все-таки есть в работе репортера два совершенно литературных момента: это сочинение лида (первого абзаца) и кикера (последнего абзаца). То, что между, — это, как мне объяснил один из мастеров, учивших меня ремеслу, просто кирпичная кладка. Красота репортерского текста, хоть новостного, хоть журнального — в простых, чеканных формулировках. Даже репортаж, цель которого — создать у читателя эффект присутствия, почти никогда не выигрывает от попыток написать «литературно».
Пожалуй, эталонный репортаж написал в журнале «Русский Newsweek», в номере за 19–25 июля 2004 года, Александр Гордеев. Речь в нем идет об убийстве первого главного редактора русского Forbes Павла Хлебникова. Вот первые четыре абзаца этого текста:
«Павел часто засиживался на работе допоздна. Вечером 9 июля примерно в половине десятого он написал письмо одному из авторов, взял рюкзак, попрощался с ночным дежурным Геннадием Ковалевым, сидевшим у входа, и ушел. Минут через 10 Геннадий зашел в наш кабинет — мой и моих заместителей: „Саш, какой-то человек звонит, говорит, что Павлу Хлебникову выстрелили в живот“. Мы с моим заместителем Дмитрием Кузнецом, обозревателем Михаилом Фишманом и Геннадием немедленно отправились на улицу. „Говорит, что вроде из „духовушки“, — вспомнил Геннадий по дороге. Охранник в вестибюле ничего не знал, на стоянке у входа — пусто. Повернули за угол, по направлению к метро, и увидели метрах в ста от здания, на другой стороне улицы, группу людей. Это была милиция. Напротив стояла „скорая“. Мы подошли. Павел лежал на спине, рюкзак так и остался на плечах. Рядом небольшое пятно крови, сантиметров пятнадцать, в нем лежала пуля. Было видно, что он ранен в живот, рубашка там промокла. Небольшое пятнышко крови около правого виска, почти на брови, похожее на ссадину, без отверстия. Из уха шла кровь.
Метрах в тридцати в сторону метро было большое пятно крови, вокруг которого потом собрали гильзы. Там в Павла стреляли. Он смог еще немного пройти назад, в сторону редакции.
Коренастый фельдшер попытался перебинтовать Павла чуть ниже грудной клетки, попросил помочь. Кузнец приподнял Павла, но тут фельдшер просто положил бинт сверху и отошел в сторону. Рубашка на Павле была расстегнута до середины, ниже бинта лежала какая-то картонка, кажется, оторванная от пачки сигарет.
Павел выглядел так, как будто очень устал. Но взгляд был ясный, даже спокойный. Ты знаешь, что произошло?“ — я спросил его по-английски, думал, ему сейчас легче говорить на родном языке. Но он быстро ответил по-русски: „Нет, не знаю. Кто-то стрелял“. — Ты не знаешь кто?» — «Нет».
