Книга Моя автобиография. Совет молодому торговцу - Бенджамин Франклин

В каждой стране есть вороны, которые занимаются тем, что предвещают ее гибель. Один такой ворон жил и в Филадельфии, – представительный пожилой человек с глубокомысленным взглядом и с очень степенной манерой говорить; его звали Самюэль Майкл. Этот джентльмен, с которым я совершенно не был знаком, остановил меня однажды у моей двери и спросил, не тот ли я молодой человек, который недавно открыл новую типографию? Получив утвердительный ответ, он сказал, что весьма за меня опечален, потому что это дорогостоящее предприятие, а вложенные средства несомненно будут потеряны, ибо Филадельфия – гиблое место, люди здесь уже наполовину банкроты или близки к этому; все признаки противоположного, например, новые постройки и рост ренты, являются, по его твердому мнению, ложными, ибо в действительности именно они-то и разорят нас. Затем он так подробно рассказал мне о несчастьях, существующих в настоящее время или ожидаемых в ближайшем будущем, что оставил меня в довольно-таки меланхолическом настроении. Знай я его раньше, чем начал это дело, я, весьма вероятно, отказался бы от своей затеи. Эта личность продолжала жить в этом «гиблом месте» и проповедовать в том же духе. В течение многих лет он отказывался покупать здесь дом, потому что «все было готово рухнуть»; и, наконец, я имел удовольствие видеть, как он заплатил за дом в пять раз дороже, чем мог бы заплатить в то время, когда только начал каркать.

Глава V

Я должен был бы еще раньше упомянуть о том, что осенью предыдущего года я основал клуб, объединивший многих из моих наиболее способных знакомых. Клуб этот, названный нами Хунтой, имел целью взаимное усовершенствование. Мы собирались по вечерам каждую пятницу. Составленные мною правила требовали, чтобы каждый член Хунты в порядке очередности выдвинул на обсуждение членами клуба один или несколько тезисов по какому-либо вопросу морали, политики или натурфилософии и раз в три месяца представил и прочел написанный им доклад на любую тему по его собственному выбору. Наши дискуссии, проводимые под руководством председателя, должны были быть проникнуты духом искреннего стремления к истине. В них не было места спору ради спора или ради победы, и, во избежание полемического пыла, все слова, выражающие непреклонность личного мнения или прямое противоречие мнению другого, вскоре стали считаться недопустимыми и были запрещены под страхом небольших денежных штрафов.

Первыми членами Хунты были:

Джозеф Брайнтнал, работавший переписчиком у нотариусов, добродушный, общительный человек средних лет, большой любитель поэзии; он читал все, что попадало ему под руку, и сам неплохо писал. Он проявлял одинаковую остроту ума как во всевозможных шутках, так и в серьезной беседе;

Томас Годфрей, очень способный в своей области математик-самоучка, изобретший впоследствии то, что теперь называется квадрантом Хедлея. Но за пределами своей специальности он мало что знал; он не был приятным собеседником в обществе, так как подобно большинству великих математиков, с которыми я встречался в своей жизни, он требовал во всех случаях чрезвычайной точности выражений и всегда прицеплялся к пустякам, что расстраивало всякую беседу. Вскоре он нас оставил;

Николай Скалл, землемер, впоследствии главный землемер; он любил чтение и сам пописывал небольшие стихотворения;

Вильям Персонс – по ремеслу сапожник; благодаря любви к чтению он приобрел значительные познания в математике, которой занялся вначале ради астрологии, над чем впоследствии сам смеялся. Он также стал главным землемером;

Вильям Могридж, столяр и, кроме того, очень умелый механик, человек трезвого ума и твердого характера;

О Хью Мередите, Стефане Поттсе и Джордже Уэббе я говорил выше;

Роберт Греис, состоятельный молодой джентльмен, веселый, остроумный и великодушный, любитель пошутить и хороший товарищ; наконец, Вильям Коулмен, в то время торговый служащий, приблизительно моих лет, человек с холодным, ясным умом и горячим сердцем, едва ли не превосходивший всех известных мне людей строгостью своих моральных принципов. Впоследствии он стал крупным купцом и одним из судей нашей провинции. Наша дружба продолжалась до самой его смерти, свыше сорока лет.

Клуб существовал почти столько же. На протяжении этих лет он был лучшей школой философии, морали и политики в нашей провинции. Наши доклады, которые зачитывались за неделю до их обсуждения, заставляли нас внимательно изучать различные предметы, чтобы мы могли говорить со знанием дела. Здесь мы приобрели также навыки ведения дискуссии. В наших правилах было предусмотрено все, чтобы предохранить нас от раздоров. Потому-то так долго существовал этот клуб, о котором я еще не раз буду иметь случай говорить в дальнейшем. Но сейчас я хочу упомянуть о той пользе, которую этот клуб приносил мне в том отношении, что каждый из его членов усиленно старался найти для нас работу. В частности, Брайнтнал достал нам от квакеров печатание сорока листов истории их секты (остальные листы печатались Кеймером). Эта работа, которую мы делали по очень низкой оплате, потребовала от нас особенно напряженного труда. Книга была форматом в пол-листа; основной текст набирался шрифтом цицеро, примечания – корпусом. Я набирал по листу в день, а Мередит печатал. Нередко я заканчивал разбор шрифта к следующему дню только в одиннадцать часов вечера и даже еще позднее; дело в том, что нас задерживали небольшие работы, которые нам доставляли время от времени другие друзья. Но я твердо придерживался своего решения набирать по листу в день. Примером моего упорства может служить следующий случай:

однажды вечером, когда я уже спустил свои печатные формы и считал, что моя дневная работа закончена, одна из них случайно сломалась и две страницы рассыпались; я немедленно разобрал шрифт и снова набрал эти страницы, прежде чем лечь спать. Такое трудолюбие не могло остаться незамеченным нашими соседями; постепенно мы стали пользоваться уважением и доверием. Между прочим, мне рассказали, что о новой типографии как-то зашел разговор в купеческом клубе. Все считали, что ее ждет провал, так как в городе уже было два типографа: Кеймер и Бредфорд. Но доктор Бэрд (которого мы с тобой видели много лет спустя на его родине, в Сент-Эндрюс, в Шотландии) высказал противоположное мнение. «У этого Франклина, – сказал он, – неслыханное трудолюбие; я вижу его за работой, когда возвращаюсь домой из клуба; и он снова сидит за работой, прежде чем встают соседи». Это заявление произвело большое впечатление на всех присутствующих, и вскоре мы получили от одного из них предложение снабжать нас писчебумажными материалами; но мы еще не решались заняться торговлей.

Я говорю здесь о своем трудолюбии так откровенно и подробно, хотя это и может показаться хвастовством, для того, чтобы те из моих потомков, которые прочтут это, поняли важность этой добродетели, увидев, какую пользу принесла она мне в этом отношении.

Джордж Уэбб, которому одна его знакомая одолжила сумму, необходимую, чтобы откупиться от Кеймера, пришел теперь к нам и предложил свои услуги в качестве подмастерья. В тот момент у нас не было для него работы, но я имел глупость сказать ему по секрету, что вскоре собираюсь открыть газету, и тогда у меня найдется работа для него. Я сказал ему также, что мои надежды на успех основаны на том, что единственная в то время в нашем городе газета, выпускаемая Бредфордом, никуда не годится, издается плохо, совершенно не интересна – и все-таки выгодна для него; поэтому я считаю, что хорошая газета вряд ли будет испытывать недостаток в подписчиках. Я просил Уэбба никому не говорить об этом, но он рассказал Кеймеру, а тот немедленно, чтобы опередить меня, опубликовал предложение организовать газету и пригласил Уэбба работать в ней.