Книга Времена года - Мила Лейт

– Да уж, на подобные авантюры можно решиться только лет в семнадцать – двадцать, ну двадцать пять, – Марк чуть усмехнулся. – Я с детства бредил этим городом. Франция, её культура всегда существовали в нашей семье. Мой отец – француз по матери, а по отцу – еврей. Правда, бабушка выросла уже в России, но её родители – урождённые французы. А поскольку детей воспитывает всё-таки женщина, то, даже несмотря на весь этот социалистический режим, и бабушка, воспитывая моего отца, и, в особенности, прабабка сумели сохранить дух своей родной страны. Разумеется, в семье моих родителей так выражено это уже не проявлялось, но я ещё застал прабабку, и очень много времени проводил с ней – это было так интересно! Так не похоже на всё, что меня окружало, так будоражило воображение!.. А уж как она умела рассказывать о своей Родине!.. К тому же вся её молодость прошла там, а когда человек молод, ему всё кажется прекрасным. Звали её Агнесса. Высокая, худая, с совершенно белыми волосами и осанкой, как у балерины; всегда – в элегантных тёмных платьях – и как она в этом возрасте оставалась элегантной?.. Бывало, наслушавшись её разговоров, – она до самой смерти сохранила ясную голову, – я и сам начинал сочинять в уме разные истории. Надо ли говорить, какой смысл для меня приобрели потом произведения французских авторов, которые я стал читать, когда подрос. Конечно, все мальчишки любили и «Трёх мушкетёров», и «Королеву Марго», но я всё это видел совершенно по-другому, особенно. Как будто каждый раз мне показывали жизнь, которую я мог бы прожить.

Словно вдохновившись этими воспоминаниями, Марк продолжал рассказывать о своём детстве, вспоминая то истории, рассказанные прабабкой, то выуживая какие-то интересные мелочи их быта, которые были бы немыслимы в простой советской семье.

Французский язык он начал учить ещё тогда, с Агнессой – со страстным интересом, с той жаждой познания, которая бывает только, когда человек находит что-то по-настоящему близкое, своё. После смерти прабабушки Марк продолжил изучать не только язык, но и культуру незнакомой, но уже казавшейся ему родной страны. С одержимостью помешанного на своем увлечении коллекционера он искал всё, что просачивалось оттуда сквозь железный занавес – книги, журналы, пластинки – и жадно прочитывал их или с наслаждением слушал мелодичный язык.

Уже к старшим классам он ясно понял, что своё будущее видит только там – в стране и городе своих предков. Тогда, в середине восьмидесятых, попасть заграницу – всё ещё было сродни полёту на Луну: в принципе, реально, но по факту для простого смертного – почти невозможно. Тем не менее, в том, что ему это удастся, Марк не сомневался ни минуты.

Будучи уже студентом первого курса института иностранных языков, – разумеется, на факультет французского он поступил без усилий; собственно говоря, с его уровнем ему там просто нечего было делать, – он свёл знакомства с приезжими французами. Но проблема заключалась ещё и в том, что, кроме въездной визы, нужно было иметь возможность выехать из своей страны. Подожди он ещё несколько лет – и смог бы спокойно уехать по туристической визе. Но грядущих перемен в стране, тем более настолько кардинальных, тогда ещё никто не предвидел, да и ждать эфемерных перспектив Марк не мог.

Все немногочисленные путёвки заграницу в целях «обмена опытом» и так называемого распространения коммунистических идей выдавались исключительно руководством института с одобрением кандидатур через комсомольский комитет. Он сразу же подал заявление о членстве, которое в дальнейшем стоило ему многочасовых собраний дважды в месяц вместо развлечений с однокурсниками. Но на создание репутации образцового комсомольца и студента Марк не жалел ни времени, ни сил. Он участвовал в пропагандистской деятельности, слушал лекции, сам организовывал какие-то мероприятия и собрания.

Родители, поначалу поощрявшие интерес сына к не такой уж и чужой всем им стране, увидев, какие формы принимает то, что казалось простым увлечением, забеспокоились. Мучиться догадками не пришлось: Марк открыто рассказал о своих намерениях. К удивлению отца и ужасу матери, их единственный сын собирался остаться нелегалом в незнакомой стране, практически без средств и с перспективами, которые можно было бы назвать туманными, если бы они не были столь очевидно пугающими.

– Да ты хотя бы примерно представляешь, какая участь тебя там ждёт? – Отец, всегда уравновешенный, нервно расхаживал по комнате. На тот момент он заведовал отделением в одной из столичных клиник и, разумеется, сыновний побег поставил бы крест на его карьере. Вне всякого сомнения, он пошёл бы на это во благо горячо любимого ребёнка, но в данной ситуации не предполагалось вообще никаких благ.

Разговор был долгим, но безрезультатным: Марк, рано или поздно, уедет, чего бы ему это ни стоило. И лучше рано.

И вот долгожданный момент наступил. Нужно было послать от института трёх человек в Париж, в издательство «Юманите». Одним из делегатов был Марк.

– Не буду рассказывать, как тогда готовились – точнее, готовили – к таким поездкам, – он улыбнулся Марте. – Но имена некоторых французских коммунистических лидеров того времени я помню до сих пор.

– Тебе совсем не было страшно? Один, незаконно…

– Страшно?.. Нет, в этом смысле – нет. Я был молод и полон энергии и к тому же – одержим идеей уехать. Это была, с одной стороны, мания, но с другой – неиссякаемый источник, откуда я черпал и силы, и веру в успех. Если я чего и боялся, так это того, что план может не сработать и что-то помешает остаться.

Словно вынырнув внезапно из далёких воспоминаний, он обнял Марту, пристально глядя ей в глаза.

– Сила духа – вот единственное, что нужно, чтобы решиться и выполнить подобное. У тебя она тоже есть.

Поцелуи прервали разговор – и не стало больше ничего.

Когда вечером они прощались, Марта ощущала себя песчинкой в бескрайней пустыне – мельчайшей частицей стихии; частицей крохотной, безвольной и бессильной что-либо изменить, на что-либо повлиять. Осознание кратковременности как этой встречи, так и их отношений в целом приводило её в отчаяние.

Когда вечером Марта вернулась с Мишей домой, в первое мгновение ей даже показалось странным, что вопреки тому, что в душе её произошёл такой переворот, всё вокруг оставалось по-прежнему. Но дом, это место, где всё было родным и привычным, где столько лет она всё же была счастлива, несмотря ни на что, несколько успокоил её смятение и загнал мысли о прошедшем дне подальше на задворки сознания. Она даже была рада, что Борис в этот день пришёл рано, – необходимость поддерживать разговор, вести себя, как ни в чём не бывало, не давали соскользнуть туда, где – она знала! – уже поджидали острая тоска по Марку, боль разлуки, горечь бессилия. Марта даже села после ужина смотреть с мужем телевизор, комментируя то какое-то глупое ток-шоу, то очередную серию ещё более глупого сериала.

– Что-то ты сегодня особенно критична, – шутливо заметил Борис. – Ну ты же понимаешь, что это не рассчитано на серьёзный просмотр! Это рассчитано на то, что люди, придя с работы, хотят расслабиться, ни о чём не думать и дать отдых голове.

– Да уж… Ни о чём не думать – не значит культивировать мышление неандертальца… Порой мне кажется, что голове это даёт не отдых, а высушивание мозгов. – На экране в этот момент как раз разыгрывалась семейная сцена, судя по всему, задуманная как комическая. – Неужели это смешно?! – она недоумевала совершенно искренне. – У Миши на утреннике некоторые дети в сценках играют лучше, чем эти истуканы!