Книга Толстой-Американец - Михаил Филин

При расставании с полковником де Куррадо капитан-лейтенант «Надежды», как приметил Левенштерн, «улучив удобный момент», передал письма путешественников[170]. Все авторы посланий были довольны, а кто-то в ту минуту доверился Ивану Фёдоровичу ещё сильней. «С капитаном Крузенштерном и с Русскими чего бояться? Будем там, где нам быть надобно»[171] — эти две строчки из письма Фёдора Ромберга в белокаменную Москву стали тогда, пожалуй, девизом всех сторонников Крузенштерна, ополчившихся на сухопутного камергера Резанова.

О том, чтобы действовать осмотрительнее, подстелить хоть какую-нибудь соломку, они и не помышляли.

Молодые и слишком самонадеянные поклонники Крузенштерна, рома и грога не знали, что посланник, затворившийся в покоях губернатора и как будто смирившийся, на самом деле не сидел сложа руки. Он тоже сочинял письма, да ещё какие — в Петербург, императору, влиятельным при Дворе персонам, и периодически вручал написанное услужливому полковнику де Куррадо. Резановские донесения вскоре также отправились в Рио-де-Жанейро.

Этих бумаг следовало опасаться.

В послании от 25 декабря 1803 года директорам Российско-Американской компании Николай Резанов докладывал: «С сердечным прискорбием должен я сказать вам, милостивые государи, что г. Крузенштерн преступил уже все границы повиновения: он ставит против меня морских офицеров и не только не уважает сделанной вами мне доверенности, но и самые Высочайшие поручения, за собственноручным Его Императорского Величества подписанием мне данные, не считает для исполнения своего достаточными. Он отозвался, что не следует Лисянскому принимать от меня никаких повелений, так как он (Крузенштерн. — М. Ф.) главный начальник, и что моё дело сидеть на корабле до Японии, где, он знает, что поручено мне посольство».

В том же письме сильные мира сего оповещались о деятельности графа Фёдора Толстого: «Крузенштерн взял себе в товарищи гвардии подпоручика Толстова, человека без всяких правил и не чтущего ни Бога, ни власти, от Него поставленной. Сей развращённый молодой человек производит всякий день ссоры, оскорбляет всех, беспрестанно сквернословит и ругает меня без пощады, — и вот положение, в которое ввергло меня беспредельное моё к службе усердие»[172].

Из более позднего письма посланника (от 18 августа 1804 года, из Петропавловской гавани) становится ясно, что уже на острове Святой Екатерины он разжаловал графа Толстого. «Я доносил уже из Бразилии Его Императорскому Величеству о его шалостях, — сообщал Резанов, — и что исключил я его из миссии»[173].

А накануне отплытия, 31 января 1804 года, Резанов писал графу Н. П. Румянцеву: «Мы ожидаем теперь благоприятного ветра, но когда пойдём, донести не могу, по неповиновению г. Крузенштерна, не говорящего со мною ни слова о его плавании. Не знаю, как удастся мне совершить миссию, но смею вас уверить, что дурачества его не истощат моего терпения, и я решил всё вынести, чтобы только достигнуть успеха»[174].

Из-за «крепкого северного ветра» корабли снялись с якоря лишь через два дня после торжественных проводов. 4 февраля 1804 года, ровно в четыре часа пополудни, «Надежда» и «Нева» подняли паруса, взяли курс на юго-запад и пошли к мысу Горн — навстречу бурям океаническим и житейским.

Не стоит думать, что преследование посланника Резанова было единственным развлечением графа Фёдора в ходе путешествия. Подпоручик Толстой искал и находил и другие объекты для всевозможных проказ. Вполне мог он подшучивать — то добродушно, то со злостью — и над подгулявшим отцом Гедеоном, и над чудаковатыми учёными немцами, и над надоевшими японцами и прочими участниками экспедиции. Иными словами, на море и на суше наш герой шалопайничал напропалую, «придумывал всевозможные непозволительные шалости, которые нарушали дисциплину корабля»[175]. Временами Крузенштерн, поддерживая порядок, разумеется, журил повесу, однако не наказывал его слишком строго.

На проделки Толстого приходилось смотреть сквозь пальцы: он был необходим капитан-лейтенанту в качестве охотника, находившегося в авангарде борения с ненавистным Резановым.

Чтобы хоть чем-нибудь занять неуёмного графа, Крузенштерн приказал ему обучать матросов с «Надежды» «стрельбе и военной экзерциции»[176]. Это было уже в Тихом океане, после того как российские корабли с превеликим трудом обогнули Огненную Землю и мыс Горн, в начале апреля 1804 года.

(Приблизительно в те же сроки на «Надежде» имело место происшествие, породившее впоследствии небезызвестный анекдот. Согласно анекдоту, граф Толстой однажды додумался до того, что затащил находившуюся на борту обезьяну в пустовавшую каюту Крузенштерна, открыл «тетрадь с его записками» и показал смышлёному существу, как надо «марать, пачкать и поливать чернилами по белому листу». Орангутанг (уже орангутанг!) «занялся секретарским делом так усердно, что в одно утро уничтожил всё, что было до сих пор сделано Крузенштерном»[177].

Недавно исследователь установил: в журнале Крузенштерна, который хранится в петербургском архиве, залито чернилами семь листов; по всем признакам, сие случилось 24 марта 1804 года[178]. Надо учитывать, что в последнюю неделю марта «Надежду» и «Неву» изрядно потрепало, в жуткое ненастье они даже потеряли друг друга из виду. Так, сам Крузенштерн, среди прочего, писал: «С 24 по 31 марта продолжалась беспрестанно бурная погода с таким свирепым волнением, что корабль наш от сильной качки терпел много»[179].

Сказанного, на наш взгляд, достаточно, чтобы снять с графа Фёдора обвинения в составлении комплота с обезьяной и умышленной порче судового журнала: чернильница попросту опрокинулась из-за шторма.)

«Апреля 17-го перешли мы Южный тропик в долготе 104°30′», — зафиксировал Иван Крузенштерн[180].

А 7 мая 1804 года путешественники достигли острова Нукагива в Полинезии. Сюда же 10-го числа подоспела и «Нева» (шедшая западнее «Надежды» и посетившая по пути остров Пасхи). Лисянский отнёс Нукагиву к островам Вашингтоновым, а соседствующие с ними — к Маркизским. «Хотя все острова составляют один архипелаг, но поскольку они сделались нам известны в разные времена, а не все сразу, — писал он, — то я и разделяю их на две части»[181]. Камергер же Резанов предпочитал говорить позднее об «островах Мендозиных»[182].