Книга Сталин и мошенники в науке - Валерий Сойфер

Способствовало обострению этих дискуссий и появление в 1925 году в СССР "Диалектики природы" Энгельса. Публикации книги рассматривалась как важное событие. Диалектики получили важное подкрепление для безостановочных выступлений против механистов. И к месту и не к месту они цитировали отрывки из якобы эпохального труда Энгельса, который на деле рассуждал о естественно-научных категориях на уровне популяризатора. Одна из фраз Энгельса особенно полюбилась деборинцам, и они возносили её как молот над головами оппонентов-механистов. Она звучала так: "Безотносительно к той позе, какую принимают натуралисты, философия доминирует надо всем" (15).

В газетах повторялось, что на 2-й Всесоюзной конференции Общества воинствующих материалистов-диалектиков позиции механистов "подверглись решительной критике" и что Деборин выдвинул правильную формулу: "Механисты ревизуют марксизм". Хотя суть ревизии оставалась необъясненной, сам термин "ревизионизм" приобрел значение политического преступления. Аксиоматичным стало то, что взгляды ревизионистов нужно обругивать, Сегодня такая тональность советской прессы тех лет совершенно понятна: ведь взгляды механистов разделял Бухарин, и хотя он еще сохранял какое-то влияние в управлении прессой, но Сталин уже владел более мощным ресурсом, а использование ругательств (самых доходчивых слов в среде простых людей) стало во времена Ленина и Сталина (да и по сей день) привычным языком в России.

Глава 5. Претензии Сталина на ведущую роль в философии

"Сталин и возымел желание стать выше Ленина и как теоретик, как философ, для чего у него не было никаких данных и Нечего скрывать: Сталин ничего в философии не понимал. Я сомневаюсь, чтобы он когда-нибудь проштудировал по-настоящему хоть одну книгу Гегеля или Канта. Но ему это и не нужно было, так как он мнил себя величайшим философоми Сталинский смерч смел с лица земли целое поколение научных работников — философов, историков, экономистов, правовиков, естественников и т. д.".

А. М. Деборин. Воспоминания (1).

Когда неожиданно по окончании деборинской конференции Центральный Комитет ВКП(б) выпустил в начале 1929 года специальное постановление "О мерах по улучшению научной работы в соответствии с решениями 2-ой конференции марксистско-ленинских научно-исследовательских учреждений" (2), это было из ряда вон выходящим событием. Казалось бы, какое дело руководству большевистской партии и, прежде всего, Сталину до этих узко-специальных диспутов, не имеющих никакого отношения к практике внутрисоюзной жизни, наполненной нешуточными событиями и в политике, и в промышленности, и в сельском хозяйстве в год "великого перелома"? Но странные вещи случались и раньше, когда, например, Ленин, не знакомый даже поверхностно с современной ему теоретической физикой, пронизанной заковыристыми математическими обоснованиями, вдруг срочно напечатал под псевдонимом Вл. Ильин наполненную необоснованно критическими и даже задиристыми суждениями книгу "Материализм и эмпириокритицизм" (3), в которой хулил Беркли, Юма и Маха и рассуждал о том, познаваем ли атом. Однако в тот момент он решил, что, пригвоздив сердитыми окриками своих непосредственных оппонентов из клана меньшевиков не по поводу их партийных взглядов, а относительно строения атома, "познаваемости электрона", структуры материи и прочих далеких от него вопросов, он что-то выиграет во внутриполитических распрях.

Вот и сейчас Сталину, занятому продвижению в жизнь планов по индустриализации и коллективизации, показалось выигрышным внедриться в споры философов и поднять на щит диалектиков во главе с Дебориным, чтобы опорочить от имени большевистского ЦК механистов-механицистов, за которых заступались Бухарин и вроде бы даже Троцкий. Далекие от практики теоретические диспуты вдруг приобрели первенствующее значение в политической жизни страны, что означало одно — Сталину не просто импонировали взгляды Деборина и деборинцев, за этим стояли вещи посерьезнее, и им надо было придать силу партийного закона.

Что же скрывалось за возникшим у Сталина личным интересом к сугубо частной философской дискуссии? Как уже было отмечено ранее, многим до 1929 года казалось, что у него не было никаких поползновений внедряться в философию, он вроде бы не выражал публично симптомов интереса к этой науке, но оказалось, что это не так. На сей раз он внимательно следил за дискуссией на конференции.

Скоро стало ясно, зачем он это делал. Хотя Троцкий и многие другие лидеры партии рассматривали Сталина как человека далекого по своему интеллектуальному уровню от совсем не простых философских дебатов, ему захотелось заявить о себе как об образованном философе, отлично понимающем глубинные процессы развития этой науки. Два главных его намерения были такими: во-первых, он хотел объединить вокруг себя философов, которые могли бы взвинтить кампанию с обвинениями механистов, поддержанных Бухариным, в анти-марксистских и анти-ленинских устремлениях, а, во-вторых, закрепить за собой лидирующую позицию главного философа-марксиста. Тем самым он попытался позиционировать себя как закономерно вошедшего в число ведущих специалистов науки в стране.

Выход в свет любого постановления ЦК партии и даже менее широковещательных начальственных указаний из ЦК приобретали силу закона в СССР. Именно так и было воспринято постановление ЦК о том, что отныне именно деборинские установки на роль диамата в познании законов живого мира правильны.

Этому постановлению предшествовало еще одно примечательное событие. В начале и в середине 1928 года Сталин попытался установить личные взаимоотношения с профессором Дебориным, становящимся самым авторитетным философом страны. Тайную пружину, толкавшую Сталина к особым отношениям с Абрамом Моисеевичем Деборином, разгадать не трудно. Ему было важно, чтобы именно лидер советской философии публично назвал его главным философом страны Советов. Голос Деборина был бы непременно услышан всеми специалистами и укрепил значимость имиджа Сталина в кругах интеллектуальной элиты.

О том, как Сталин обставил усилия по организации этого знакомства, Деборин сам поведал перед смертью (он скончался в 1963 году) в воспоминаниях, которые вдова академика смогла опубликовать лишь в феврале 2009 года. Вот как он описал события 1928 года:

"Однажды Орджоникидзе, встретив меня в Большом театре, затащил в ложу Сталина, чтобы нас познакомить. И. В. Сталин очень дружески меня принял и стал угощать вином и фруктами, а под конец завел разговор о моем внепартийном состоянии, прибавив, что все члены Политбюро за мое вступление в партию. Разумеется, я не заставил себя долго упрашивать, поблагодарил и немедленно дал свое согласие. Через несколько дней в "Правде" появилась заметка о моем вступлении в партию по специальному постановлению ЦК и без прохождения кандидатского стажа. После этого Сталин несколько раз приглашал меня к себе в ложу, когда он знал, что я в театре" (4).

Мы увидим ниже, что в эти же месяцы Сталин, в попытке подмаслиться к Деборину, внесет его кандидатуру в список на выборы в Академию наук СССР, будет "продавливать" своих кандидатов в академики самым решительным образом, и в январе 1929 года Деборин станет академиком. Вскоре сразу несколько человек из сталинского окружения начнут открыто уговаривать Деборина сделать заявление о лидерстве Сталина в философии.