Книга Враг под покрывалом - Энтони Берджесс

В чрезмерном курении виноват колледж хаджи Али; Пантагрюэлев завтрак съедался благодаря образцовому представленью А-Виня о том, что служащий экспатриант должен съесть перед отправкой на службу. Краббе ел грейпфруты, ледяную папайю, овсянку, копченую рыбу, яичницу с беконом, и с колбасой, и с рубленой бараниной, тосты с медом. По крайней мере, все это ему подавалось; А-Винь пристально наблюдал из кухонных дверей. Теперь Краббе понял, что надо бы уговорить А-Виия пойти поработать у Толбота, который с радостью примет вызов, может, даже попросит добавочной порции и еще хлеба. Впрочем, возможно, А-Винь проницательно сочтет обжорство Толбота патологическим и почувствует к нему еще больше презренья, чем к Краббе, нарочно пережаривая бифштексы и переваривая картошку. Где-то в прошлом А-Виня крылся усатый законодатель в мантии, определивший порядок солидных обедов и плотных закусок. Может быть, А-Винь фигурировал на некоторых исторических фотографиях 1870-х годов, ухмыляясь из-за могучих рядов пионеров с толстыми руками-ногами, давших свои имена портам, городам, городским улицам. Безусловно, в густых супах, тюрбо, зайцах, жареных бараньих седлах, пудингах, вареных яйцах к чаю, хлебе с маслом и с мясным паштетом на утреннем подносе присутствовало предвкушение собственного упадка: традиция сохранялась ради смирения. Возможно, действительно пришло время британцам, прихрамывая, уносить из Малайи ноги.

А-Винь олицетворял фантастический образец китайского консерватизма. Сначала он не желал признавать Краббе женатым мужчиной и ставил па стол только один прибор. Со временем ворчливо подчинился хозяйскому языку жестов. В определенных ритуалах как бы закоснели обычаи давно репатриировавшихся служащих: субботним утром в постель подавалась большая бутылка пива; А-Винь дважды входил к Краббе в незапертую ванную, принимался тереть ему спину; однажды Фенелла была грубо разбужена от утреннего сна и ей суровыми жестами было велено выйти.

Однако личная жизнь А-Виня – насколько она высвечивалась в кратких кухонных контактах с супругами Краббе – отличалась гораздо более примечательным консерватизмом, головокружительно ошеломляя Краббе картинами Древнего Китая. Однажды он застал А-Виня за поеданием живой мыши. Через день А-Винь собирался отправить вслед черную кошку (говорят, черные кошки вкусней полосатых). Потом аптечка А-Виня – зуб тигра в уксусе, крупная ящерица в бренди, смесь свинца с устрашающим гоголь-моголем. Краббе выяснил, что его повар пользуется колоссальной репутацией у местных малайцев, с которыми вел громогласную торговлю афродизиаками – со временем летальными. Деревенский бомо ревновал к А-Вишо, объявлял его неверным. На самом деле религия А-Виня, хоть и не вполне анимистическая, была слишком сложной и не поддавалась исследованию.

Местные малайцы представляли проблему. Каждый вечер присаживались на корточки на веранде у супругов Краббе, ожидая сказок про дальние страны и западные чудеса. Теперь Краббе завел обычай читать им любовные пантуны – загадочные поэмы из четырех строк, обнаруженные в малайской антологии, – заметив, что некоторые стихи производят далеко идущий эффект, вызывая крики экстаза, глубокое ворчливое одобрение, энергичные кивки, ёрзанье. По крайней мере, здоровая литературная традиция. Больше всего страдала Фенелла. Малайцы восхищались ее светлыми волосами, приводили детей, и те липко к ней льнули, словно золотушные к королеве или к королю.[35]Женщины расспрашивали о нижнем белье, клянчили старые лифчики, бродили по гостиной, трогая безделушки и желая знать им цену. Краббе потратил какое-то время, чтобы свыкнуться со стариками малайцами, сидевшими на корточках на полу в столовой и пользовавшимися второй спальней для произнесенья молитв. Его предшественник определенно был слишком общительным. Фенелла до сих пор боялась принимать ванну, ибо дух искреннего любопытства влек к окну серьезную малайскую молодежь, выяснявшую, имеются ли у белой женщины физические отличия от коричневой. Жизнь нелегкая, и Фенелла все чаще и чаще заговаривала о возвращении в Англию.

– Не обращай внимания, дорогая, – говорил он. – Мы должны в их обычаях раствориться. Мы пока слишком крутые, чтобы они пас с легкостью переварили, но надо постараться размягчиться в пилюлю, надо уступить.

– Какие прелестные ты подбираешь метафоры.

– Я серьезно. Если мы собираемся жить в Малайе, работать в Малайе, придется отбросить многие западные привычки. Мы слишком охотно испытываем ошеломление и чересчур необщительны.

– Я старалась. Ты же знаешь, я старалась. Думала, мне удалось привыкнуть к Малайе, но теперь поняла, ничего не получится. Я должна вернуться домой.

– Но нам некуда возвращаться.

– Ты что, слепой? Разве уже не видишь начало конца? Мы здесь никому не нужны. Говорят, Малайя для малайцев. Европейцам здесь больше нет места.

– Это они так считают. А работать кто будет, если не мы? Они еще не готовы взяться за дело. И в душе это знают.

Знают? У Краббе возникли проблемы со старшим преподавателем Джаганатаном. Джаганатан был слишком уверен в своей компетенции для подчинения белому. Время от времени в кабинете-духовке они с Краббе повышали голос, клерки-малайцы поглядывали с интересом. Джаганатан представлял собой черный бочонок с круглым, набитым рисом брюшком и обрубками черных ножек под белыми шортами. Но голова резная, квадратная, точно огромный кусок угля, отполированный потом, всеми гранями отражающий свет; очки в стальной оправе вечно сверкали крошечными хрустальными нетерпеливыми раздраженными лунами. Голос мужчины среднего возраста завывал, ворковал, порой хрипел, задыхался при сильном волнении, скажем, нынешним утром, когда Краббе выходил из уборной, оправляя рубашку, чувствуя, как по спине течет пот.

– Говорю вам, мистер Краббе, люди очень сердятся, что вы не принимаете их детей. Люди хорошие, хотят детям дать образование и сердятся, что белый мужчина не дает им образования. Потом видят, как два белых ребенка, дети белых людей, приняты в школу, а их дети не приняты. Они на вас очень сердятся, покалечат вашу машину, бросят камни в окна.

– Слушайте, мистер Джаганатан, это не мое решение, как вам чертовски хорошо известно. Двум служащим экспатриантам было обещано для детей место в школе. Обещание было одним из условий их согласия здесь работать. Обещание было дано довольно давно на высоком уровне. Чего вы хотите? Не дать образования детям экспатриантов?

– Пусть сами заботятся об образовании. У них деньги есть, пусть открывают частные школы. Нельзя вырывать изо рта азиатов хлеб знаний. – Краббе догадывался, что Джаганатан уже где-то произносил эту речь: слишком легко подворачивались метафоры.

– И мне бы хотелось, чтобы вы поняли смысл финансовых вопросов, – продолжал Краббе. – Мне до смерти надоело слышать, будто я пью кровь угнетенных азиатов. Ваше жалованье намного выше моего.

– Не забудьте о моем опыте. Я преподаю гораздо, гораздо дольше, чем вы, мистер Краббе.

– Не забудьте о моей квалификации, – с жаром парировал Краббе. – Ради нее пришлось потрудиться, и за это платят. Лучше поймите, что некоторые из нас работают для Малайи; дело, которое мы делаем, требует определенных специальных познаний, и мы никак не считаем белую кожу какой-либо квалификацией. Я порой молю Бога, чтоб не быть белым, чтобы люди перестали глазеть на меня, точно на прокаженного, на тирана в ортопедическом ботинке, и получить возможность подумать, что я такое есть, что стараюсь сделать, а не только о прихотях пигментации.