Книга Девочка и мальчик - Мортен Браск

13

Над площадью сгустились сумерки, когда я возвращаюсь вечером из офиса. В окне ресторана видно, как на столиках горят масляные лампы. Если смотреть снаружи, это напоминает сцену театра, посетители играют отведенную им роль, наклоняются над тарелками, режут мясо ножом, подносят бокалы с вином к губам.

У стены стоит Николо и наблюдает за малейшим движением каждого посетителя. За одним из столиков он замечает небольшую заминку: мужчина допивает вино и хочет расплатиться. Незаметным кивком головы Николо посылает к нему официанта, чтобы избавить клиента от неловкой необходимости его подзывать. Николо прекрасно играет роль, которую прежде играл его отец.

Небо налилось тяжестью, позже вечером или ночью пойдет дождь, поэтому, прежде чем подняться домой, я укрываю мотоцикл брезентом. На лестничной площадке горит свет, дверь, ведущая вниз, в ресторан, открыта. Из кухни долетают звуки, бряцание сковородок на конфорках, крики персонала, официанты, в спешке требующие еще не готовых блюд, и совсем в отдалении, когда открывается дверь в зал ресторана, доносится гул голосов, какофония разговоров, стук ножей и вилок о тарелки.

Пару секунд я раздумываю, не зайти ли в ресторан перекусить. Я ничего не ел почти с самого утра, но во мне умерло само чувство голода, тело ничего не хочет, у него никаких желаний, кроме стремления оказаться во мраке квартиры.

Когда я прохожу мимо квартиры Николо и Юлии, свет на лестнице гаснет. Я продолжаю подниматься на свою площадку в полумраке. Отсвет уличных фонарей падает в окно, словно туманом обрамляя репродукции на стене. В этом неясном свете я угадываю глаза Сатурна, мне мерещится, как они вытаращены, я вижу спутанные космы, руку сына в окровавленной пасти, мрак, из которого вырастает Сатурн. Репродукция теперь, при слабом свете, выглядит еще более жуткой, в ней больше несчастья. Как же он одинок! Никто не может равняться в одиночестве с Сатурном, пожирающим своих детей.

Снизу из кухни доносятся шум падения какой-то тары на плитки пола, чьи-то крики, смех. Фонарь отбрасывает на стену мою тень. Я поднимаюсь по лестнице, открываю дверь и вхожу в квартиру.

Майя ушла, оставив повсюду включенный свет, она никогда не гасит его, откуда бы ни уходила. Я обхожу гостиную и выключаю лампы одну за другой. Я не решаюсь снять верхнюю одежду, сажусь в кресло перед застекленным видом на сад и смотрю на соседние дома и сбросившие с себя покровы деревья.

Я долго сижу в полумраке, положив руки на подлокотники, и размышляю о той жизни, росток которой пробивается сейчас в животе у Майи, вспоминаю день, когда медсестра в клинике сообщила нам, что Майя беременна. Свершилось. Майя расплакалась. Я сидел рядом. Сказал, что это замечательно. Просто замечательно. Я повторил это слово несколько раз.

Вечером мы отправились к моим родителям. Поделились с ними новостью. Папа открыл бутылку шампанского и выпил с нами. Но мама что-то заметила во мне. Позже, когда мы мыли на кухне посуду, она говорила, что так обычно и случается. «То же самое было и с твоим отцом», – объяснила она. Проходит какое-то время, прежде чем мужчина все осознает, прежде чем он обретает способность радоваться.

На улице загораются прямоугольники окон: частная жизнь в окрестных домах, семьи перед мониторами компьютеров и экранами телевизоров, дети, прыгающие на кровати, женщина, спускающаяся по лестнице и открывающая холодильник. В одном из домов свисает привязанная к крыше веревка, слегка раскачивается. Наверняка кто-то из детей качался на ней как на качелях. Вскоре она останавливается и повисает неподвижно.

14

Ее лицо будто застеклили. Она почти не спала ночью. Каждый раз, едва провалившись в сон, она просыпалась от судорог в ногах. Ей снилось, что у нее открылось кровотечение. Каждый раз ей приходилось зажигать свет, чтобы убедиться в том, что все в порядке.

– Подержи меня за руку, – просит она.

Рука маленькая и холодная, ногти бесцветные. Когда она перестала их красить?

– Все же хорошо, – шепчу я.

– Мне так тревожно.

– Конечно, это не оно.

– Нет.

– Ты бы почувствовала, если бы что-то такое началось.

– Ты думаешь?

– Да.

– Но что, если это оно?

– Да нет же.

– Ты бы расстроился, если бы что-то случилось?

– Конечно, я бы расстроился. Почему ты думаешь, что я мог бы не расстроиться?

– Я просто этого боюсь.

– Дурацкая мысль.

– То есть ты бы действительно расстроился?

– Да.

Я откашливаюсь.

– Да, – повторяю я.

Медсестра вызывает нас через полчаса. Мы идем за ней по коридору с рисунками и фотографиями на стенах и входим в комнату с кушеткой и ультразвуковой аппаратурой.

– Ложитесь на кушетку и поднимите блузку на животе, – говорит медсестра.

– Я так переживала, – жалуется Майя.

– У вас были боли или кровотечение?

– Нет.

– Тогда нет повода беспокоиться.

– Но я все время боюсь, что это может произойти.

– Прекрасно вас понимаю. И врач уже объяснил вам: к сожалению, ситуация нередко складывается таким образом, что остается только один ребенок. Но у вас не было кровотечения, а это хороший знак.

Медсестра берет тюбик с прозрачным гелем и смазывает живот. Я сажусь на стул рядом с кушеткой. Во рту у меня пересохло.

Медсестра водит ультразвуковым сканером по скользкому от геля животу. На мониторе мерцает черно-зеленое изображение.

– Вот, они оба здесь. Лежат так славненько.

– О, – произносит Майя.

– Вам их видно? – спрашивает медсестра.

Она говорит приглушенным голосом.

Поначалу мне видно только хаотическое чередование света и темноты. Потом они появляются на мониторе. Лежат в вибрирующем пространстве, каждый в своей окружности. Два крошечных эмбриона.

Медсестра демонстрирует их головки, как они шевелят ручками.

– А это, – говорит она, – их сердца.

Майя не отводит глаз от монитора.

– Хотите послушать, как они бьются?

Медсестра нажимает на кнопку, и из колонок аппарата до нас доносится светлое, легкое, как у пташек, биение. Она переключает звук с одного близнеца на другого.

– Это на самом деле их сердца? – шепчет Майя.

– Да. Слышите, как быстро они бьются?

Я слушаю стук сердец, и внутри меня растет тишина. Я сижу на стуле, не шевелясь, не дыша, ни о чем не думая.

– Разве это не прекрасно, – шепчет медсестра.

– Это прекрасно, – говорит Майя.

Она плачет.

Подрагивающие ручонки, ножки, пинающие живот. Мне хочется сидеть так без конца и смотреть на них, сидеть тут вечность и еще одну вечность, слушая стук их сердечек. Я тоже плачу.