Книга Русские гусары. Мемуары офицера императорской кавалерии. 1911-1920 - Владимир Литтауэр

Полковой музей занимал одну небольшую комнату. Самыми выдающимися экспонатами музея были булава и сабля Герасима Кондратьева, первого командира полка. В музее хранились грамоты, датированные XVII веком, жалованные Сумскому полку. Одна из них даровала полку право покупать, среди прочего, спиртные напитки и пиво, не облагаемые налогом. Эта привилегия, полученная в награду за исключительную храбрость, проявленную в бою, была, вероятно, более весомой с практической точки зрения, чем кресты и другие награды более позднего периода.

В застекленной витрине хранился доломан полка, принадлежавший королю Дании Фредерику VIII. Он был братом вдовствующей императрицы Марии Федоровны, и в 1863 году, будучи еще наследным принцем, был назначен шефом полка. Все молодые корнеты горели желанием примерить этот доломан, но сделать это можно было только ночью, в отсутствие старших офицеров. Мне удалось примерить этот доломан, и, хотя он отличался от других доломанов только генеральскими знаками отличия, ощутив его на своих плечах, я испытал потрясающее чувство сопричастности к истории.

Большую часть экспозиции музея занимали форма, сабли и оружие разных исторических периодов. Музей находился в ведении полковника Александра Рахманинова. Этот сорокапятилетний красавец, трудолюбивый, но излишне вспыльчивый, был слишком крупным для кавалериста. Им двигали исключительно великодушные чувства. Например, во время войны в Восточной Пруссии, забирая продукты и фураж на ферме, оставленной сбежавшими хозяевами, он сказал солдату:

– Mon cher, если никого нет дома, оставь деньги на столе.

У него была вредная лошадь, которая часто лягала и кусала ординарцев. Дело кончилось тем, что командир полка запретил назначать ординарцев Рахманинову, и ему пришлось самому находить добровольцев. Гротен называл всех лошадей клячами и как-то заметил Рахманинову:

– Ваша кляча опять лягнула ординарца.

Побагровев от негодования, Рахманинов спросил:

– Почему вы называете мою лошадь клячей?

Его было очень просто обидеть.

Свободное время Рахманинов посвящал ваянию. Хотя корнеты любили подсмеиваться над ним, утверждая, что самым выдающимся его произведением был кончик хвоста у льва, сидящего у входа в дом, на самом деле Рахманинов был совсем не плохим скульптором. В 1912 году его памятник герою Наполеоновских войн Дорохову, тоже гусару, был установлен в городе Верея Московской области[18].

В нашем полку был корнет по фамилии Кистер, который со своими черными бакенбардами, усами и некоторыми устаревшими деталями формы напоминал гусара прошлого века. Рахманинов взялся лепить с него гусара тех времен. Снимая гипсовый слепок, Рахманинов, как всегда в спешке, забыл смазать жиром усы и бакенбарды Кистера. Гипс застыл и намертво прихватил усы и бакенбарды. Рахманинов стал отдирать маску, и Кистер заорал благим матом. В конечном итоге маску пришлось снимать с помощью молотка. Спустя несколько дней Кистер появился в полку, но уже без усов и бакенбард.

Весной 1914 года праздновалось столетие кампании, в которой сумские гусары под командованием Сеславина, пройдя по Европе, вошли в Париж в авангарде русской армии. Мы отметили это событие на могиле Сеславина в его бывшем поместье в нескольких сотнях километров от Москвы. Делегацию из пяти офицеров (я был в их числе) возглавил полковник Рахманинов. Являясь хранителем музея, полковник возлагал большие надежды на эту поездку, предполагая, что сможет найти там какие-нибудь исторические реликвии.

Выйдя в отставку, Сеславин жил в своем поместье до самой смерти; он умер в 1858 году в возрасте семидесяти восьми лет. На торжествах, помимо нас, присутствовали несколько офицеров из других полков нашей дивизии, местные помещики с женами и застенчивыми дочерьми в бледно-розовых и нежно-голубых платьях, и оркестр улан нашего полка.

Приехав на место, мы, среди прочего, узнали, что Сеславин жил с деревенской девушкой, своей крепостной. Когда девушка умерла, Сеславин, хотя и понимал, что не должен идти за гробом, все-таки хотел проводить ее в последний путь. Деревенская церковь была рядом с его поместьем, и он мог бы наблюдать за церемонией с балкона, но обзору мешали деревья; от его дома к церкви шла березовая аллея. Тогда он приказал срубить березы.

Торжественный обед начался с произнесения официальных речей, и тут выяснилось, что Рахманинова нет. Мы решили, что он отправился в деревню, пытаясь найти какие-нибудь экспонаты для музея. Неожиданно, посреди очередного выступления, в комнату в сопровождении старого крестьянина вошел Рахманинов. Он был очень возбужден, и чувствовалось, что ему срочно необходимо высказаться. Прервав на полуслове выступающего, полковник объявил:

– Дамы и господа, имею честь представить вам внебрачного сына Сеславина.

Старика пригласили за стол: как-никак, он был сыном генерала, чье имя носил наш полк. Сразу смолкли все разговоры; никто не произносил речей. В комнате повисла тишина. К счастью, с нами приехал оркестр и разрядил обстановку.

В нашем полку было три полковника. Об Александре Рахманинове я уже рассказал, а двое других, Владимир Рот и князь Сергей Трубецкой, служили в полку более двадцати лет. У полковника Рота были, прямо скажем, весьма необременительные обязанности в полку. Он отвечал за испытательный полигон во время учебных стрельб; время от времени сопровождал разведчиков по Подмосковью; иногда проводил занятия по тактике с молодыми офицерами и был членом суда чести. Таким образом, у него оставалось много свободного времени, которое он тратил на выпивку (до которой был большой любитель), истории, которые он рассказывал apropos[19], и критику, которой он с наслаждением подвергал всех наших генералов.

Как-то в конце зимы 1914 года Рот руководил группой разведчиков, отправленных в шестидневный рейд по Подмосковью. Я принимал участие в этом рейде с разведчиками 1-го эскадрона. За шесть дней мы должны были провести полевые учения и составить карты. Рот очень серьезно готовился к поездке, проводя долгие часы за столом в окружении карт и бутылок вина. Ему было очень важно так организовать поездку, чтобы мы переезжали от поместья одного его друга до поместья другого с минимальной потерей времени. Он разработал блестящий маршрут, и поездка превратилась в увеселительную прогулку, не только для семи офицеров, но и для восьмидесяти солдат. Пока мы развлекались в барском доме, наши гусары веселились в деревне. У нас, конечно, не оставалось времени на составление карт, и по возвращении в Москву Рот доложил, что он случайно уронил портфель со всеми рабочими документами в воду, когда во главе отряда шел по узкому мосту через реку.

Предполагалось, что дважды в месяц молодые офицеры под руководством полковника Рота проводят занятия по тактике. Никто не был особенно заинтересован в этих занятиях: придет время, считали мы, и мы пойдем в атаку и, если будет надо, умрем, покрыв себя славой. Поэтому эти так называемые занятия заключались в том, что мы рассаживались вокруг стола в офицерском собрании, пили шампанское и слушали истории Рота. Только свернутые в рулон карты, лежавшие на краю стола, указывали на то, что мы собрались не просто так, а для проведения занятий. Однажды к нам в комнату вбежал запыхавший солдат и сообщил: