Книга Десять десятилетий - Борис Ефимов

Власть деникинцев в Киеве полностью восстановлена. Доброармией взят Орел, причем определенная часть населения города встречала белые войска восторженно, колокольным звоном и криками «Ура!». Деникин идет на Тулу, а там и Москва…

И нельзя отделаться от размышлений о том, что же последует за взятием Москвы и свержением советской власти. Суровая военная диктатура? Реставрация монархии? Столыпинские порядки? В любом случае это означает беспощадную расправу с теми, кто советской власти служил. В том числе с братом и со мной. Невеселая перспектива…

Однако со взятием Москвы происходит явная заминка. В деникинских сводках появляются минорные ноты. Сообщается, что «противник оказывает ожесточенное сопротивление», а в одной из сводок даже говорится, что «на центральном участке фронта красные курсанты с пением революционных песен пытались перейти в наступление». Это уже было провалом наступления Деникина на Москву. Под натиском частей Красной армии Доброармия начала откатываться обратно на юг. «“Откатились!” — писал Михаил Кольцов в «Правде», — самое замечательное словечко наших дней!»

Юденич откатился от Петрограда. Деникин откатился от Москвы. Колчак откатился от Волги. И вот Красная армия уже под Киевом. И вот уже Василий Шульгин, автор недавней «Пытки страхом», пишет в «Киевлянине»: «Подумать только, что я пишу эти строки в то время, как большевики находятся на расстоянии меньше чем одной версты от редакции «Киевлянина». Как мы пришли к этому? Мало того, видно, за грехи наши Бог послал тридцатиградусные морозы, которые сковали Днепр».

Дело шло к развязке. В середине декабря, в бодрый трескучий морозец передовые части Красной армии перешли по льду Днепр и вступили в Киев. Деморализованные белогвардейцы группы Бредова почти без боя очистили город. В первом же номере газеты «Большевик» напечатана моя карикатура, изображающая утекающих из украинской столицы главнокомандующего генерала Драгомирова, вступившего четыре месяца тому назад в Киев генерала Бредова, пресловутую «Вендетту» и самого Василия Витальевича Шульгина (напомню, что именно ему Николай II не так давно вручил свое отречение от престола).

Итак, третий раз устанавливается в Киеве советская власть, но ее приход нисколько не похож на жизнерадостную, приподнятую, романтическую атмосферу второй советской республики девятнадцатого года. Я почему-то думал, достаточно наивно, что возвращение советской власти будет означать немедленное восстановление всего того, что было нарушено деникинским нашествием: возобновится интересная работа в Редиздате, сразу же появятся знакомые товарищи и друзья, а одним из первых приедет брат с ворохом интересных рассказов и впечатлений. Ничего этого не происходит. А Киев первых месяцев двадцатого года — мрачный, изуродованный, затемненный, голодный город. Но вот где-то в конце марта появился Миша. Именно такой, каким я хотел его видеть, — веселый, жизнерадостный, энергичный.

После эвакуации из Киева брат с Верой Леонидовной некоторое время прожили в Москве, а потом переехали в Петроград. Там очерки и фельетоны за подписью «Михаил Кольцов» (Миша выбрал себе этот псевдоним, которому суждено было стать его настоящим именем) начали систематически появляться в популярной «Красной газете», а Юренева выступала в одном из театров. И хотя корреспондентские командировки Кольцова, главным образом на фронты, и гастрольные поездки Юреневой, неизбежные в их профессиях другие жизненные обстоятельства практически их разводят, но подлинно сердечные дружеские отношения сохраняются.

Мне вспоминается такая деталь: много лет спустя, уже после того, как Кольцов был репрессирован, я встретился в Москве с Верой Леонидовной. Теплой была эта встреча, сердечной, с воспоминаниями, конечно, о Киеве, о Соловцовском театре. И тут Вера Леонидовна вдруг воскликнула:

— Подождите, Боря, я вам сейчас покажу что-то очень интересное!

И принесла почтовую открытку с видом знаменитого севильского собора. На обороте легким стремительным почерком брата, так хорошо мне знакомым, несколько строчек: «Кутя! Можете себе представить? Еду по дорогам Испании. Гренада, Кордова и тому подобные Толедо. Чуть ли не в каждой деревушке — кабачок, куда Дон Кихот вместе с Санчо Пансой заходил выпить стаканчик вина, чуть ли не за каждым поворотом — та самая мельница, с которой Дон Кихот сражался… Но сегодня я потрясен: мы остановили наш автомобиль, чтобы долить в радиатор воды, и на придорожном столбе прочел название поселка: «Фуэнте Овехуна»… Хотел что-то кому-то объяснять, о чем-то кричать, но не знал, кому говорить и что кричать…»

Вернемся, однако, в двадцатый год. Миша приехал в Киев проездом в Одессу, только что освобожденную отрядом Котовского от белых войск генерала Шиллинга, которые большей частью перебрались в Крым, где прочно окопался генерал барон Врангель. Миша уговорил меня поехать с ним в Одессу. По его рекомендации (что, конечно, было связано с риском обвинения в семейственности) меня включили в выездную бригаду в качестве заведующего Изагитом Юг РОСТА (отдел изобразительной агитации Южного отделения Российского Телеграфного агентства). И вот я еду в Одессу в особом вагоне, битком набитом тюками с литературой, бумагой, пишущими машинками и сопровождаемом красноармейцами караульной роты Наркоминдела.

Глава четвертая

…Одесса того периода несколько субъективно, но весьма эмоционально описана в небезызвестной книге В. Шульгина «1920». Читая впоследствии эти колоритные воспоминания и, в частности, прочувствованные описания Шульгиным его переживаний в одесском подполье, когда, скрываясь от советских властей, он испытывал смертельный страх за свою шкуру и за участь своих близких, я невольно думал: «Что, господин Шульгин? Оказывается, «пытка страхом», которую вы считали такой естественной по отношению к тысячам жителей Киева, гораздо меньше пришлась вам по вкусу в Одессе, когда дело коснулось вас! Где же логика, уважаемый Василий Витальевич?»

Обстановка в Одессе была сложной и неспокойной. Город кишел еще не выловленными бандитами, уголовниками из шайки знаменитого Мишки-Япончика, послужившего И. Бабелю прообразом Бени Крика, врангелевскими агентами, спекулянтами и прочей нечистью. Но большевистский порядок наводился в городе твердой рукой одесской ЧК, советские учреждения и организации оперативно разворачивали работу. Приступило к практической деятельности и Юг РОСТА, в том числе, естественно, и возглавляемый мною Изагит, в задачи которого входил выпуск сатирических агитплакатов типа московских «Окон РОСТА».

Процедура приема художников в мастерскую изобразительной агитации Одесского отделения Юг РОСТА несколько напоминала по своей лаконичности знаменитую церемонию принятия в Запорожскую Сечь, описанную Гоголем в повести «Тарас Бульба». Очередной посетитель открывал дверь в огороженный фанерой кабинет начальника Изагита — и происходил примерно следующий диалог:

— Я художник такой-то. Хотел бы работать в Юг РОСТА.

— А плакаты рисовать сможете?

— Смогу.

— И сатирические?

— И сатирические.

— Гм… Попробуем.

Начальник брал клочок бумаги и, написав на нем «Аргоша, дай тему», направлял новичка к заведующему литературной частью поэту Арго. Надо сказать, что среди художников, желавших принять участие в выпуске агитплакатов, было немало приверженцев кубистического стиля. Я питал искреннее уважение к такому искусству, считая его чрезвычайно революционным. Но здравый смысл подсказывал, что сатирический плакат должен прежде всего быть понятным массовому зрителю и поэтому неестественные угловато-загадочные рисунки одесских футуристов вряд ли смогут успешно выполнять агитационные функции. Поэтому я вежливо, но твердо отклонял подобного рода работы. Среди части художников пошел ропот. Стали говорить, что приехавший из Киева самонадеянный молодой человек, начальник Изагита, сам рисовать не умеет, а зажимает при этом подлинные произведения сатирического искусства. Я почувствовал, что мне необходимо срочно поддержать свой авторитет. Только что было получено сообщение о выходе частей Красной армии к Новороссийску. Разгромленное деникинское воинство было прижато к морю. Я распорядился установить в мастерской большой фанерный лист и на глазах у всех, без эскиза, сразу красками быстро нарисовал плакат, изображавший Деникина, в панике умоляющего Антанту о помощи. Арго немедленно написал соответствующий стишок, плакат тотчас же выставили у входа в Юг РОСТА, вокруг него мигом собралась хохочущая толпа. Злопыхатели были посрамлены. Я торжествовал и несколько раз в течение дня выглядывал на улицу, чтобы насладиться успехом своей карикатуры. Очень запомнился мне при этом мрачный небритый субъект в короткой английской шинельке защитного цвета. Это, несомненно, был отставший от своих белогвардеец, хотя, надо сказать, в английских шинельках и френчах щеголяло пол-Одессы, так как деникинцы, удирая, оставили в городе огромные запасы обмундирования. Субъект долго исподлобья смотрел на плакат и наконец сказал, осклабившись и ни к кому не обращаясь: «С-сукин сын (это явно относилось не к Деникину)… Тут и не хочешь, а засмеешься…»