Книга Елизавета Тюдор - Ольга Дмитриева

В этом треске, грохоте и многолюдье было довольно трудно вести диалог с толпой даже средствами пантомимы, но Елизавета сумела сделать так, что каждый ее жест, выверенный и обдуманный, каждая ее фраза были замечены, услышаны и навсегда отпечатались в памяти восхищенных зрителей, став частью легенды о ней. На морозе, среди легких снежинок, ее обычно бледное лицо раскраснелось; она была оживленной, а совсем не царственно-неприступной на своем троне и весьма непосредственно реагировала на крики толпы и пожелания счастливого правления. «Ее милость поднимала руки и приветствовала тех, кто стоял далеко, и в самой мягкой и деликатной манере обратилась к тем, кто был поблизости от нее, заявив, что она принимает добрые пожелания от ее народа с благодарностью не меньшей, чем та любовь, с которой они ей этого желают».

Около одной из церквей от имени всего Сити ее приветствовало дитя, обратившееся к ней со стихами, написанными ткачом, столяром и мастером по кузнечным мехам. Стихи изобиловали рассуждениями о том, что «настал триумф преданных», «неправда изгнана», а «верные сердца наполняются радостью, когда слышат ее счастливое имя». В Сити не скрывали протестантских симпатий и надежд на скорое восстановление реформированной религии. Королева выслушала вирши подчеркнуто внимательно, шикнула на тех, кто мешал ей своим шумом, и, как отметил один из зрителей, «пока ребенок говорил, было замечено… что выражение ее лица чудесно менялось, когда слова касались ее самой или чувств в сердцах людей».

В другом месте ее встречали огромной конструкцией — чем-то вроде башни с воротами в три этажа; все это аллегорическое сооружение называлось «Объединение домов Ланкастеров и Йорков»[6]. В нижнем ярусе располагались фигуры Генриха VII и Елизаветы Йоркской, в среднем — Генриха VIII и Анны Болейн (она все-таки стала свидетельницей триумфа дочери и была отомщена). Венчала пирамиду сама Елизавета — до поры до времени в одиночестве. На площади у Корнхилл, где обычно располагался зерновой рынок, королеву ожидало еще одно зрелище: четыре фигуры, олицетворявшие добродетели истинного правителя — Религия, Любовь к подданным, Мудрость и Справедливость, — попирали свои противоположности. И снова протестанты давали понять молодой королеве, что они ждут от нее восстановления англиканской церкви: «Когда истинная религия изгонит Невежество / И своей тяжелой стопой раздавит голову Суеверию».

На пути к Чипсайду, самому сердцу Сити, Елизавету встречали старшины привилегированных цехов в ливреях и дорогих мехах. Вдоль улиц были устроены деревянные перила, увешанные коврами, гобеленами, вышивками и шелками. Здесь королеве вручили символический подарок Сити — красный кошель с тысячью золотых марок. Принимая его от лорд-мэра, она произнесла одну из наиболее запомнившихся своих речей. «Я благодарю Вас, милорд мэр, Ваших собратьев и всех вас. И поскольку вы просите, чтобы я оставалась вашей госпожой и королевой, будьте уверены, что я останусь к вам так же добра, как всегда была добра к моему народу. Для этого у меня не будет недостатка желания, и я верю, не будет и недостатка власти. И не сомневайтесь, что ради вашей безопасности и покоя я не замедлю, если потребуется, пролить свою кровь. Господь да отблагодарит вас всех».

Королева, которая умела так говорить со своими подданными, не могла не вызвать восторженного отклика. Она заметила в толпе старика, который плакал, и шутливо пригрозила: «Я надеюсь, это от радости?» Кто-то в толпе воскликнул: «Помните старого короля Генриха VIII?» Она услышала и улыбнулась — сравнение с отцом всегда льстило ей.

Каждый жест удавался ей в этот день. У церкви Святого Петра процессия снова остановилась у аллегорической композиции. Старик-Время вел за собой дочь-Истину. «Время? — воскликнула королева с воодушевлением. — Время привело меня сюда!» Истина протянула Елизавете Библию, которую та поцеловала, прижала к груди и не выпускала из рук до конца процессии.

Потом во дворе собора Святого Павла мальчики из местной школы читали латинские стихи, уподобляя молодую королеву платоновскому государю-философу, а на Флитстрит очередная аллегория представляла ее библейской Деборой — судьей и восстановительницей Дома Израилева. У церкви Святого Дунстана, где был приют для сирых и убогих, Елизавета остановила свою колесницу и вознесла молитву, обещая помнить о бедных и заботиться о них. Наконец она покинула Сити, провожаемая фигурами двух сказочных великанов.

Теперь можно было передохнуть, сбросив тяжелую мантию, в покоях Уайтхолла. Восхищенный Лондон пал к ее ногам, она завладела им навсегда. Все заранее рассчитанные акценты были точно расставлены: она будет любящей матерью своим подданным, она верна памяти своего великого отца и станет его достойной преемницей, она предана слову Священного Писания, и даже слабые и убогие найдут в ней защитницу и покровительницу. Что же это было, как не высочайшее искусство ренессансной публичной пропаганды?

Прямая апелляция к народу, которая вызвала в нем такой живой отклик, была глубоко осознанным политическим выбором Елизаветы и, в свою очередь, давала ей огромный эмоциональный заряд. Когда в первые дни ее царствования испанский посол граф Ферия, гордый гранд, явился ко двору и покровительственным тоном начал давать Елизавете советы и превозносить Филиппа II, которому она была обязана, по его мнению, жизнью и восшествием на престол, королева неожиданно осадила его: «Народ, и никто другой, поставил меня на это место». Уязвленный посол в своем донесении в Испанию назвал ее «тщеславной и заносчивой», но не мог не признать: «Она очень привязана к своему народу и твердо уверена, что он на ее стороне, что и на самом деле так».

Двадцатипятилетняя королева нашла верные слова для той роли, которую собиралась играть всю жизнь, — «мать отечества». В ее риторике, в блестящих речах в парламенте этот образ будет возникать вновь и вновь. Позднее она найдет и выразительный символ — белого пеликана, который, по преданию, чтобы спасти своих птенцов от голодной смерти, вырвал куски мяса из собственной груди. И она станет носить медальон с белым пеликаном как напоминание о своей постоянной готовности уподобиться самоотверженной птице.

Искусство явлений перед своими подданными Елизавета будет оттачивать всю жизнь, и они никогда не наскучат им. Их Элиза будет казаться то неземной, то близкой. Она могла вдруг остановиться и осведомиться у старика ветерана о его болезнях, могла принять ветку розмарина от бедной женщины и сохранить ее до конца процессии среди гирлянд роскошных цветов. Епископ 1Удмен вспоминал, как, будучи еще ребенком, впервые наблюдал Елизавету во время ее публичного выезда. Это случилось в 1588 году, в момент серьезной опасности для страны и для нее самой. Мальчишкам кто-то сказал, что они смогут увидеть королеву, которая должна проезжать по Уайтхоллу. После часового ожидания она наконец появилась. «Тогда мы закричали, — пишет Гудмен, — “Боже, храни Ваше Величество! Боже, храни Ваше Величество!” Королева повернулась к нам и сказала: “Благослови вас Господь, мой добрый народ!” Тогда мы снова вскричали: “Боже, храни Ваше Величество! Боже, храни Ваше Величество!” И королева снова ответила нам: “У вас, возможно, мог бы быть более великий государь, но у вас никогда не будет более любящего”. И после того как мы некоторое время смотрели друг на друга, королева отбыла. Все это произвело такое впечатление на нас (а сцены и живые картины лучше смотрятся при свете факелов), что на всем пути мы говорили только о том, какая она восхитительная королева и что мы были готовы рискнуть жизнью, чтобы послужить ей».