Книга Маршак - Матвей Гейзер

Спустя шестьдесят лет Маршак в беседе со своим другом Василием Субботиным скажет о Владимире Ивановиче Теплых: «Он дал мне образование и всему научил». А Василий Ефимович Субботин в своих воспоминаниях напишет: «Самуила Яковлевича и сейчас занимает этот замечательный человек. Как попал он в эту глушь? Маршак считает, что, по-видимому, какая-то романтическая история привела этого человека в Острогожск… И теперь еще с тогдашним детским своим огорчением говорит о том, как случилось, что он поссорился со своим учителем».

Братьев Маршаков Владимир Иванович Теплых почему-то называл триариями — отборными римскими воинами. Когда возникали вопросы, на которые никто из гимназистов не мог ответить, Теплых объявлял на латыни: «Res venit ad triarios!» — «В дело вступают триарии!» Самуила он прозвал «Маршачком» (через несколько лет, разумеется, не договариваясь с Владимиром Ивановичем Теплых, так же его стал называть Владимир Васильевич Стасов). Именно он — Владимир Иванович Теплых — привил Маршаку любовь к древнегреческой литературе. «Героев „Илиады“ я знал в то время не хуже, чем многие из нынешних ребят знают наших чемпионов футбола, хоккея, бокса, — рассказывал Самуил Яковлевич. — Я мог, не задумавшись, сказать, кто из ахеян и троянцев превосходит других силой, весом, ловкостью, кто из них первый в метании копья и кому нет равного в стрельбе из лука».

Маршак так увлекся древнегреческими и древнеримскими поэтами, что еще в младших классах перевел поэму Горация «В ком спасение». Через несколько лет он приведет в восторг этим своим переводом Владимира Васильевича Стасова в первый же день их знакомства. Вот строки из этой поэмы в переводе Маршака:

Когда стада свои на горы Погнал из моря бог Протей, — В лесных деревьях, бывших прежде Убежищем для голубей, Застряли рыбы. Лани плыли По Тибру. Тибр поворотил Свое течение и волны На храм богини устремил И памятник царя…

ПРОЩАЙ, ОСТРОГОЖСК!

В 1900 году семья Маршаков переехала из Чижовки в Острогожск. Произошло это потому, что, во-первых, детям стало трудно ездить из Майдана в острогожскую гимназию, а во-вторых, здесь жила теперь семья брата матери Моисея Борисовича Гиттельсона, переехавшая из Витебска.

Маршак очень полюбил Острогожск. В письмах своих, в воспоминаниях он всегда с нежностью говорил об этом городе. «Этот скромный город, где не было ни одного дворца, ни одной триумфальной арки и памятника на площади, казался мне в те времена гораздо более жилым, населенным, чем торжественный и многолюдный Петербург».

Казалось, что в Острогожске Маршаки задержатся надолго, но… Якова Мироновича опять пригласили в Петербург. На сей раз от приглашения он не отказался. Оставив старших сыновей-гимназистов в семье Моисея Борисовича Гиттельсона, Яков Миронович Маршак с женой и младшими детьми отправился в столицу. Моисей и Самуил теперь стали самостоятельными.

Из воспоминаний Н. М. Афанасьевой — дочери М. Б. Гиттельсона:

«Мои двоюродные братья жили в комнате на втором этаже. Сёма подружился с владельцем единственной в городе книжной лавки и проводил там много времени. Как-то весной он вышел из дома с опозданием, по дороге раздумал идти в гимназию (в этот день не было интересных уроков) и завернул к приятелю-инвалиду, с которым издавал рукописный журнал „Первые попытки“. Целый день он писал стихи, а его приятель — рисовал. Старший брат вечером устроил ему головомойку, и с тех пор они всегда отправлялись в гимназию только вдвоем. Сёме это не очень нравилось, но ему пришлось смириться — он никогда не сердился, если его ругали за дело. Но плохо приходилось тому, кто нападал на него зря. Как-то мой отец, не разобравшись, кто из племянников виноват в какой-то проделке, и считая, как обычно, что все беды — от младшего, основательно его выбранил, назвав „шалым малым“ и хлопнув, уходя, дверью. Возмущенный Сёма начал барабанить кулаками по двери, непрестанно повторяя: „Возьми свои слова обратно! Возьми свои слова обратно!..“ — покуда отец не выполнил его требования…

Сёма подружился с гимназистами-старшеклассниками, любил бывать на их вечеринках, где вели споры на литературные и политические темы, играли, пели, читали. Старший брат влюбился в черноглазую гимназистку, но от застенчивости даже не решался с ней познакомиться. Сёма легко подружился с ней и с ее домашними. Однажды она написала ему записку, попросив не говорить об этом брату. Сёма ничего брату не сказал, но положил записку так, что тот сам ее обнаружил. Он набросился на младшего с кулаками, но, когда в комнату вошел мой отец, драка сразу оборвалась. Племянники обнимались, лукаво поглядывая на дядюшку.

Позже в дом черноглазой красавицы стали приглашать обоих братьев, и младший, как мог, помогал старшему перебороть смущение».

Наступили каникулы, и братья, быстро собравшись, отправились в Питер. «С беззаботной легкостью — не так, как другие пассажиры, долго прощавшиеся и хлопотавшие около своих вещей, — мы сели в поезд». Время в пути пролетело незаметно, и вот они в столице.

«В петербургской извозчичьей пролетке с поднятым над нашими головами кожаным верхом — в это время моросил дождь — въехали мы во двор дома на Забалканском проспекте», — вспоминал Самуил Яковлевич. Двор этот весь был загроможден огромными телегами с поднятыми кверху оглоблями. «Едва только мы въехали… нас оглушил разноголосый шум: удары молотка по железу, надрывный плач ребенка, хриплая песня гармошки, ржанье и дробный топот лошадей в конюшне». На втором этаже одного из флигелей была квартира, которую снимали родители. Но как только мальчики в нее вошли, почувствовали себя дома, — так же, как это бывало в других квартирах в Острогожске, Бахмуте, Витебске… Все та же плюшевая, но уже потертая скатерть, тот же комод, а на нем старинные подсвечники, доставшиеся маме от родителей, большая керосиновая лампа, висевшая на стене, создавала в комнате особый уют. Яков Миронович, как всегда, был преисполнен оптимизма: «У нас будет прекрасная, просторная квартира при заводе за Московской заставой».

Здесь мой приют. Здесь Пушкин пятитомный, «Архивный» Тютчев, Фета первый том. Здесь мой приют, приветливый и скромный — Пять бедных полок. Стол перед окном… Вот, наконец, убогий и бездомный, Я отыскал нежданно «стол и дом». Проник сюда по лестнице укромной И овладел пустынным этажом.

Давно пора наедине с собою Мне помечтать, подумать, почитать. Пора отдаться тихому покою, Изведать ясность, тишь и благодать. Чего другого, этого я стою. Довольно грудь сомненьями терзать, Порывами и внешней суетою… Давно пора смириться и устать.

И вот настал день, когда отец повез сыновей знакомиться с Петербургом.

«Но сколько ни увидели мы в тот первый день, пожалуй, гораздо полнее и глубже узнал и почувствовал я город, когда через несколько дней решился постранствовать по его улицам совсем один, — вспоминал Самуил Яковлевич. — Само путешествие доставляло мне радость. Взобравшись по узкой лесенке на империал конки, я скользил глазами по стройным рядам высоких строгих домов, как бы сливающихся в огромный дом от перекрестка до перекрестка».