Книга Хамам "Балкания" - Владислав Баяц

– Но таким великий визирь был и со своими, – ответил я Памуку, когда он рассказал мне это. – Когда вновь назначенный капудан-паша, который непосредственно помогал ему в восстановлении флота и не в меньшей степени был заинтересован в создании сильной армады, будучи при этом неплохим специалистом, усомнился в осуществимости планов визиря и выполнении его приказов, хронист изобразил заключительную, важнейшую часть их разговора так:

«Килидж Али: “Корабли построить легко, но за такое короткое время невозможно произвести столько якорей, канатов и других материалов”.

Мехмед-паша: “Мощь и богатство Высокой порты таковы, что, если понадобится, можно якоря изготовить из серебра, канаты – из шелковых нитей, а паруса – из атласа и бархата. Требуй от меня все, чего тебе не хватает, для любого корабля, и ты получишь”».

После этих слов, рассказывает хронист, адмирал «пал на колени пред визирем, вытянув руки, опустил на землю чело и ладони и произнес: “Я знал, что ты единственный, кто может создать новый флот”».

Мы с Памуком сообща пришли к выводу, что это – прекрасный образец нравоучительной притчи. Обе стороны конфликта позволили тщете овладеть собою: турки до, а европейцы – после битвы. И обе стороны, каждая по-своему, заплатили за эту слабость историческими последствиями. И как бы они поспешно и ловко ни смягчали их, ни приуменьшали и ни скрывали, даже задним числом заслужили за проявленное умение похвалу, им все равно пришлось заплатить за это немалую цену.

Глава VII

Чем дальше продвигалась османская армия, тем более справедливыми оказывались слова великого визиря. Воинские обязанности не столь серьезного, казалось бы, отряда сопровождения оказались не только очень важными, но просто необходимыми – без него армия вообще не могла бы продвигаться. Нередко приходилось преодолевать болотистую местность и форсировать реки, укреплять насыпи, старые стены, выкапывать или засыпать рвы… Без разных придумок и находчивости воинов этого отряда невозможно было ни преодолевать серьезные препятствия, ни разрушать крепостные стены. В распоряжении отряда были самые разнообразные инструменты и приспособления, лестницы, платформы, орудия с каменными и металлическими ядрами и зажигательными устройствами, повозки со стенобитными «баранами» и множество других орудий, о которых Баица не только не слышал, но даже и предположить не мог, что они существуют. Но, помимо всего прочего, оказалось, что воины этого отряда оказались исключительно отважными, потому что они зачастую шли впереди основных сил, а иногда и прикрывали их при отступлении. Они не были предоставлены сами себе, их, конечно же, защищали другие подразделения, но эти «мыслители» со всем жаром и отвагой сражались с неприятелем.

Новый знакомый Баицы Синан жадно впитывал знания других ученых и ремесленников, выдавал идеи и советы, при первой же возможности применял их на практике и в то же время не упускал возможности ввязаться в бой, но только для того, чтобы защитить сотоварищей или сохранить орудия, а не просто броситься в атаку на врага. Когда требовали обстоятельства, он думал и действовал необыкновенно быстро, но в часы отдыха и во время разговоров с Мехмедом был рассудителен и спокоен. Тот расспрашивал его о Белграде, в котором Синан побывал пять лет тому назад, о его планах, родном городе, семье и ее корнях… Ему нравилась уверенность Синана, которой не было у него самого (и не только потому, что тот был младше). Синан по-своему объяснял собственную уверенность. Он жил в селе, все обитатели которого были православными греками, но его окружали анатолийские поселения османов. То, что он родился на османской территории, не спасло его от судьбы, которая постигла Баицу, уведенного из захваченной страны. Он был османом хотя бы уже потому, что жил внутри империи, но его увели из дома точно так, как уводили неверных.

Решающей была кровь, а не территория.

Поначалу Синан, оценивая молодого Мехмеда, тоже счел важным мерилом кровь и бывшую веру, но вскоре передумал: конечно, эти факторы влияли на возможное возникновение тесной дружбы, но не они были решающими. Синану более всего понравился открытый характер Баицы, проявлявшийся в их отношениях. Разумеется, в военном бедламе юноша тянулся к человеку, который уже приобрел опыт не только в боях, страхе и печали, но и в вопросах неотчетливого происхождения тела и духа. Совершенно естественно, что Баица – неуверенный и взбудораженный молодой человек – стремился сблизиться с ним. Синан опять-таки прекрасно понимал, что неуверенность Мехмеда вызвана непрерывным гвалтом, характерным для всякого военного похода, и что она не является особенностью его характера. Впрочем, военные действия и состояли в основном из звуков: из ружейных выстрелов, грохота пушек, чавканья металла, вонзающегося в плоть, стонов, криков, призывов, предсмертных воплей, топота копыт, рокота барабанов, завываний флейт и труб, песен, громких команд начальников и тихой одинокой мольбы к Всевышнему… С ними смешивались естественные звуки природы: непрестанный дождь или раскатистый гром, потрескивание бивачного костра и шум страшных пожаров, журчание ручьев, обрушение мостов в бурные реки и удары морских волн по беспомощным кораблям… Поражения делали эти звуки пыткой, а победы превращали их в ласкающие ухо мелодии.

Общаясь с Синаном, Баица стал легче переносить тяготы военного похода. Он все чаще встречался с людьми, которые уже пережили все то, что сейчас выпало на его долю, и сумели преодолеть все трудности, благодаря тому что строго выполняли свои обязанности, и теперь были совершенно спокойны и уверены в себе. На подходе к Осиеку он повидал сотни, если не тысячи черахоров и мартолосов, которые на него подействовали успокаивающе. Черахоры действовали абсолютно надежно, хотя и состояли из населения пограничных провинций Османской империи. Все они были христианами, в основном мастеровыми самого разного рода: каменщики, плотники, кузнецы. Последние были самыми важными и нужными. Все прочие составляли тыл. А все вместе они обслуживали армию. Кроме них, этим занимались и жители окрестных сел, а также, если это было необходимо, и сами османские воины. Бо́льшая часть самых разнообразных работ приходилась на строительство и восстановление крепостей, мостов и дорог, а также на вырубку лесов, осушение болот, рытье рвов и перевозку военных припасов. Черахорам за работы платили, а также освобождали их от некоторых налогов, несмотря на то что их привлекали в приказном порядке, почти насильно. Баице весьма странно было время от времени слышать сербский язык, на котором они говорили открыто, не таясь.

Порадовало его и знакомство с несколькими воинскими начальниками. Среди них оказались и те, кто сохранил сербское имя, веру и все относящееся к ней, но были и такие, которым, как и ему, пришлось принять ислам.

Одним из предводителей мартолосов, христианских отрядов, которые в основном составляли гарнизоны в захваченных стратегически важных местах – в укреплениях и на мостах, в ущельях и на важных перекрестках, – был командир лодочников Петар Овчаревич. Он произвел на Баицу очень сильное впечатление своим поведением, отвагой и надежностью. Баица знал о том, каков Овчаревич был во время обороны Белграда в 1521 году, о его отступлении, когда уже не было никакой надежды на спасение, знал и о том, что Овчаревич получил лично от султана приглашение вновь собрать распущенный отряд лодочников и, возглавив его, встать на службу к Сулейману. Султан задолго до участия Овчаревича в новом походе на Белград оказал сербу исключительное уважение, предложив ему вместе с его лодочниками переселиться в Белград, и даже назвал квартал, в котором они поселились, в его честь – Овчар-оглу махалля. Овчаревич без обиняков объяснил Баице и присутствовавшему при разговоре Синану, что он своей вины не чувствует: его наняли в обмен на деньги и привилегии, при этом он остался сербом по происхождению, вере и имени, а участвовал он, как сам сказал, «в сбережении временно осажденного Белграда, который всегда будет сербским». Это смелое высказывание Баица тоже воспринял как героизм лодочника: султан и великий визирь, возможно, и посмеялись бы над его дерзостью, но не стали бы оспаривать его право думать именно так. Превыше всего они ценили его ежедневный героизм, который для них был важнее его дерзости. Все-таки Овчаревичу подчинялись тысячи сербов, состоявших на службе у Османской империи – пусть и временно, из хитрости или из каких-то иных соображений. Это был человек, который держал данное слово. Поэтому ему и позволяли многое.