Книга Дочь болотного царя - Карен Дионне

Наш участок был расположен в нижней части холма. Отец разрубал бревна и обламывал ветки, а затем колол их на дрова подходящего для печки размера, после чего мы перетаскивали их в хижину. Больше всего ему нравились стволы восьми-десяти дюймов в диаметре – такие, чтобы можно было унести в руках, но достаточно большие для того, чтобы греть печь целую ночь. Кленам возле нашей хижины он позволил разрастись – ради сиропа. В среднем из одного кленового или букового дерева получается одна большая связка дров, а нам требовалось двадцать или тридцать связок каждый год, в зависимости от того, какой суровой выдастся зима, так что мы постоянно кололи и складывали дрова. Отец любил повторять, что полный сарай – все равно что полный сейф, хотя у нас он никогда не был полным. Зимой он ходил с топором на соседний холм, чтобы немного поберечь наш. Он перетаскивал бревна по льду при помощи крюков, положив веревку на плечо. Хозяева гигантских бумажных фабрик, потребляющих древесину со всего полуострова, частенько повторяют, что деревья – это возобновляемый ресурс, но к тому времени, как мы ушли из хижины, на нашем холме этого ресурса почти не осталось.

Если учесть, сколько сил мы тратили на заготовку дров, наверное, можно подумать, что зимой в нашей хижине было очень уютно. Ничего подобного. Нас окружали сугробы толщиной в пять футов, и это напоминало жизнь в морозилке. С ноября по апрель в нашей хижине никогда не было тепло. Бывали дни, когда температура снаружи в течение дня не поднималась выше нуля. А по ночам она часто падала до минус тридцати или даже сорока. При такой температуре нельзя вдохнуть, чтобы не закашляться, капилляры сужаются, когда ледяной воздух попадает в легкие, а влага в носу замерзает, и все волоски в нем сворачиваются. Если вы никогда не жили на дальнем севере, то, могу поклясться, вы и вообразить не можете, как трудно справляться с таким глубоким и всепроникающим холодом. Представьте себе, что холод – это злобный туман, который поднимается с обледеневшей земли, просачивается во все щели в полу и стенах, пробирается все дальше с каждой минутой и окружает вас со всех сторон. Кабибона’кан, Создатель Зимы, идет, чтобы поглотить вас, высосать тепло из ваших костей, заморозить сердце и кровь. А из оружия у вас только огонь в дровяной печи.

Частенько, проснувшись после очередного бурана, я обнаруживала на своем одеяле слой снега, который надувало в оконные щели, там, где дерево ссохлось. Я стряхивала снег, заворачивалась в одеяло и поскорее бежала вниз по лестнице к печке, у которой подолгу сидела с кружкой горячего цикориевого отвара и ждала, когда мне хватит мужества снова дать бой холоду.

Зимой мы никогда не мылись, просто потому что не могли, и это была одна из причин, по которой отец позже построил баню. Я знаю, что для большинства людей это звучит чудовищно, но не было особого смысла мыться самим, раз уж мы все равно не могли постирать одежду. В любом случае мы жили втроем, и даже если и воняли, то просто не замечали этого, потому что пахли одинаково.

Я мало что помню о своем раннем детстве. Впечатления. Звуки. Запахи. Это скорее дежавю, чем реальные воспоминания. Ну и, конечно, у меня не было никаких детских фотографий. Но жизнь на болоте – это непрерывное полотно, так что пробелы в нем заполнить нетрудно. С декабря по март – сплошной лед, снег и холод. В апреле возвращаются вороны и появляются жабы. В мае все болото покрывается зеленой травой и цветами, хотя в тени валунов или с северной стороны лежачих бревен все еще можно найти горстки снега. Июнь – это месяц мошкары. Комары, мошки, слепни, лосиные мухи, мокрецы – если вокруг начинали летать кусачие насекомые, значит, наступил июнь. Июль и август ничем не отличались от типичного лета в представлении всех южан, разве что с одним дополнением: мы жили на севере, и так далеко, что световой день у нас начинался после десяти утра. Сентябрь приносил первые заморозки, и мы частенько видели сентябрьский снегопад – легкую снежную пыль на свету, ведь к тому моменту даже не все листья успевали пожелтеть. Это было просто предзнаменование грядущего. В этом же месяце улетали вороны и канадские гуси. В октябре и ноябре болото замерзало, и к середине декабря мы снова оказывались запертыми в ледяной клетке.

И теперь представьте маленькую девочку, живущую в таких условиях: как она барахтается и ползает в снегу, брызгается в воде, скачет по двору, как кролик, или хлопает руками, как будто она уточка или гусь.

Представьте ее глаза, шею, уши и ручки, опухшие от укусов множества насекомых, от которых не помогал даже домашний репеллент, изготовленный мамой по папиному рецепту (желтокорень пополам с медвежьим жиром). Так, в общем-то, я и выглядела в ранние годы.

Первое, что я по-настоящему помню, – это мой пятый день рождения. В пять лет я была маленькой пухлой версией мамы, но папиной расцветки. Ему нравились длинные волосы, поэтому мои никогда не стригли. Они у меня выросли до пояса. Обычно их заплетали в две косички или в одну, как у папы. Больше всего я любила носить комбинезончик с красной клетчатой рубашкой – почти такие же, как у отца. Однако в том году он носил зеленую рубашку. Мои коричневые сапожки были точно такими же, как у него, только меньше, конечно, и без стального носка. Когда я носила эту одежду, мне казалось, что когда-нибудь я стану таким же мужчиной, как папа. Я подражала его манерам, речи и даже походке. Нельзя сказать, что ему поклонялась, но что-то вроде того. Я была до безумия влюблена в своего отца.

Я знала, что в тот день мне исполняется пять лет, но не ждала ничего особенного. Мама тем не менее удивила меня, потому что испекла торт. Смесь для выпечки она нашла где-то среди консервов и мешков риса в кладовой. Шоколад, радужная присыпка и все прочее – как будто мой отец знал, что однажды у него будет ребенок. У меня не было желания возиться на кухне сверх необходимого, но уж больно интригующе выглядела картинка на коробке. Я не имела ни малейшего представления, как этот мешок воздушной коричневой пудры может превратиться в торт с крошечными разноцветными свечками и завитками шоколадной глазури, но мама пообещала, что так и будет.

– Что значит «Предварительно разогреть духовку до трехсот пятидесяти градусов»? – спросила я, читая инструкцию на задней стороне упаковки. Я научилась читать в три года. – Как нам быть с духовкой?

Я видела их только на рекламных объявлениях в журналах «Нэшнл географик». У нас такой духовки не было.

– Нам не понадобится духовка, – ответила мама. – Приготовим торт так же, как обычно готовим печенье.

Это меня обеспокоило. Печенье, которое мама пекла на чугунной сковороде, часто пригорало и было очень твердым. Однажды я сломала о него молочный зуб. То, что мама толком не умела готовить, очень расстраивало отца, но меня не очень-то волновало. Трудно скучать по тому, чего не знаешь. Оглядываясь назад, нетрудно предположить, что всего этого можно было бы избежать, если бы отец похитил женщину постарше, но кто я такая, чтобы судить? Как говорится, что посеешь – то и пожнешь.

Мама окунула тряпку в ведерко с медвежьим жиром, которое мы держали в недоступном для мышей шкафу, и протерла сковороду, а затем водрузила ее на плиту – греться.

– «Смешать два яйца с растительным маслом в ч.», – продолжала я. – Растительное масло?