Книга Гимн Лейбовицу - Уолтер Миллер-младший

На следующий год брат Фрэнсис Джерард из Юты вернулся в пустыню, дабы в одиночестве поститься. Затем он вернулся, ослабевший и истощенный, и вскоре его вызывали к аббату Аркосу. Тот захотел узнать, не беседовал ли Фрэнсис с небесным воинством.

– О нет, господин аббат. Днем там только стервятники.

– А ночью? – подозрительно спросил Аркос.

– Только волки, – ответил Фрэнсис и осторожно добавил: – Кажется.

Аркос решил пропустить мимо ушей эту поправку и нахмурился. Хмурый взгляд аббата, как успел отметить брат Фрэнсис, являлся источником лучистой энергии, которая пересекала пространство с конечной скоростью и приводила к увяданию поглощавшего ее объекта – обычно послушника. Природа этого эффекта изучена не была. Фрэнсис поглотил пятисекундный импульс этой энергии, и лишь затем аббат задал ему следующий вопрос:

– Так, а что там с прошлым годом?

Послушник сглотнул.

– Вы про с-старика?

– Про старика. – Пытаясь исключить какие-либо вопросительные нотки из своего голоса, Аркос произнес: – Это просто старик. Теперь мы уверены.

– Мне тоже кажется, что это был просто старик.

Аббат Аркос устало потянулся за линейкой из гикори.

ХРЯСЬ!

– Deo gratias!

ХРЯСЬ!

– Deo…

– Кстати, я хотел тебе напомнить… – промолвил аббат в спину Фрэнсису, когда тот пошел по коридору в свою келью.

– Да, преподобный отец?

– Никаких обетов в этом году, – рассеянно произнес аббат и исчез в своем кабинете.

7

Брат Фрэнсис пробыл послушником семь лет, семь Великих постов провел в пустыне и научился весьма искусно подражать волчьему вою. После заката он, развлекая братьев, мог воем вызвать стаю волков к стенам аббатства. Днем он работал на кухне, мыл каменные полы, а в классной комнате продолжал изучать древнюю историю.

Однажды в аббатство на осле приехал посланец из Нового Рима и после долгой беседы с аббатом разыскал брата Фрэнсиса и немало удивился тому, что юноша – теперь уже совсем взрослый – все еще носит одежды послушника и моет полы на кухне.

– Мы уже несколько лет изучаем найденные тобой документы, – сказал он послушнику. – Многие из нас убеждены в том, что они подлинные.

Фрэнсис опустил голову.

– Святой отец, мне запрещено говорить на эту тему.

– А-а, вот что… – Посланец улыбнулся и протянул ему клочок бумаги, на котором стояла печать аббата и его же почерком было написано: Ecce Inquisitor Curiae. Ausculta et obsequere. Arkos, AOL, Abbas[18].

– Ничего, – быстро добавил посланец, увидев, что брат Фрэнсис внезапно напрягся, – разговор у нас неофициальный. Твои показания потом запишет представитель суда. Ты знаешь, что твои бумаги уже давно в Риме? Часть из них я привез обратно.

Брат Фрэнсис покачал головой: о реакции в высших эшелонах на его находки он, вероятно, знал меньше, чем кто бы то ни было. Он обратил внимание, что курьер облачен в белую рясу доминиканского монаха, и мысль о «суде» вызвала в нем определенное беспокойство. На тихоокеанском побережье инквизиция расследовала ересь катаров, но он не мог представить себе, чем суд могли заинтересовать Реликвии блаженного. «Ecce Inquisitor Curiae», – так было сказано в записке. Возможно, аббат имел в виду «дознаватель». Доминиканец казался довольно безобидным человеком, и никаких орудий для пыток Фрэнсис у него не заметил.

– Мы полагаем, что вопрос о канонизации вашего основателя скоро вновь будет рассмотрен, – объяснил посланец. – Ваш аббат Аркос – человек мудрый и осторожный. – Он усмехнулся. – Отдав Реликвии для изучения другому ордену и запечатав убежище до того, как оно полностью осмотрено… Ты ведь понимаешь?

– Нет, святой отец. Я предположил, что он не хочет тратить время на столь пустое дело.

Священник рассмеялся:

– Пустое? Ну уж нет! Но если твой орден предоставляет доказательства – Реликвии, чудеса и все прочее, то суд должен принять во внимание то, откуда они взялись. Каждая религиозная община мечтает о том, чтобы ее основателя канонизировали. Поэтому ваш аббат поступил очень мудро, сказав вам: «Убежище не трогать». Наверняка для вас это было весьма досадно, но… Для дела вашего основателя будет лучше, если убежище осмотрят в присутствии свидетелей.

– Вы снова его откроете? – с надеждой спросил Фрэнсис.

– Я – нет. Суд пришлет сюда наблюдателей. И тогда все найденные в убежище предметы, которые могли бы повлиять на исход дела, будут вне подозрений – в том случае, если противоположная сторона усомнится в их подлинности. В общем, на исход дела могут повлиять только найденные тобой вещи.

– Святой отец, осмелюсь ли я спросить – почему?

– Когда Лейбовица причисляли к лику блаженных, сомнения вызвал период его жизни до Потопа – до того, как Лейбовиц стал монахом и священником. Адвокат противоположной стороны все время старался набросить тень на него, доказать, что Лейбовиц не тщательно вел поиски – что в тот день, когда он постригся в монахи, его жена, возможно, еще была жива. Это, конечно, был бы не первый случай – и иногда на это давалась диспенсация, – однако к делу это отношения не имеет. Advocatus diaboli всего лишь пытался бросить тень на вашего основателя, предположить, что тот принял духовный сан, не убедившись в том, что у него больше нет обязанностей перед семьей. В то время противоположной стороне это не удалось, но она, возможно, повторит попытку. И если найденные тобой человеческие останки в самом деле… – Он пожал плечами и улыбнулся.

Фрэнсис кивнул:

– Это позволит установить дату ее смерти.

– В самом начале той войны, которая едва не уничтожила все. И по-моему, та записка в ящике… Либо это рука блаженного, либо очень ловкая подделка.

Фрэнсис покраснел.

– Я не обвиняю тебя в мошенничестве, – быстро добавил доминиканец, заметив румянец послушника.

Однако Фрэнсис всего лишь вспомнил, как сам отнесся к этим каракулям.

– Скажи, как это произошло? То есть, как ты нашел то место? Мне нужно знать подробности.

– Ну, все началось из-за волков…

Доминиканец принялся записывать.

Через несколько дней после отъезда посланца аббат Аркос послал за братом Фрэнсисом.

– Тебе по-прежнему кажется, что у тебя призвание быть с нами?

– Если господин аббат простит мое отвратительное тщеславие…

– О, давай пока не будем о твоем отвратительном тщеславии. Да или нет?

– Да, Magister meus.