Книга Потерял слепой дуду - Александр Григоренко

Дина же обижалась на саму жизнь, она казалась ей приближающимся страшным катком, который раздавит ее именно в тот день, когда надо будет рожать. Она стала замкнутой, руки ее молчали целыми днями, и эти руки доводили Шурика до слез…

Пересилив страх, он пошел к дяде, попросил денег, и Константин Сергеевич дал ему два голубеньких билета, накормил и за те два часа, что провел племянник в его доме, не спросил ни о чем. Шурик не знал причины этого молчания: завтра дядя Коська встречается в суде с отцом его, Шуркой.

Радость от этих денег быстро прошла: деньги упали в хозяйкин кошелек, а он все маячил с разинутым ртом, требуя своего, законного.

Тихо отпраздновали Новый год. Одноклассник Дины, случайно встреченный накануне, звал в гости – не пошли.

Он уже не считал дней до четверга. Дина сама принесла, сунула ему под нос газетный лист, в середине которого алел нарисованный фломастером овал. Предприятию «Ритм» требовался рабочий цеха покраски, согласны взять инвалида второй и третьей группы – лишь бы с опытом…

Он поехал тут же, но не по адресу, а к дяде, чтобы тот позвонил, выяснил все. И дядя позвонил, рассказал, какой опытнейший покрасчик сидит рядом с ним, и на том конце трубки сказали: «Пусть приходит. Возьмем», – без всяких «может быть» и «посмотрим»… Потом Константин Сергеевич минут на десять удалился из квартиры, вернулся с тетрадным листком в руках: там было нарисовано и написано, как добраться до этого самого «Ритма».

– До конечной доедешь, а тут, говорят, дорога и не знай чево ходит, но ходит наверняка. Сам разберешься. Другой дороги тут нет.

Было это, когда белые змеи февраля выползали на черный асфальт.

* * *

В тот день он шел по затуманенной улице, чувствовал, как холодеет на щеке ее влажный поцелуй, и когда от мороза высохло все лицо, он помнил эту блаженную печать.

Он смотрел только вперед – от порога до самого конца пути – и потому не мог увидеть их в тот день.

Стояли они у ларька втроем, жевали шаурму, когда он вышел из автобуса и остался ждать другой. Стоял, топтался в легких своих ботиночках, несколько раз повернулся лицом в их сторону, но не увидел…

Тот, кто узнал его первым, торопливо затолкал в рот оставшийся кусок, схватил стоящего рядом за рукав куртки и потянул в укрытие, туда, где никто не увидит, о чем они говорят.

Третьим был человек из банка. Он и сказал, что надо идти за ним. Он сказал, что будет следить все время пути, а им следует закутать рожи шарфами и тоже следить, не боясь заработать косоглазие. Они вошли в заднюю дверь. Человек из банка неотрывно смотрел на возвышающийся над головами в середине салона коричневый купол его шапки. Когда на последнем километре маршрута остались в автобусе только они – четверо, – смотрел так же, не отрываясь и не прячась, тогда как эти двое оттаивали носами замерзшие стекла, время от времени до боли выворачивая глаза.

То, что ехал он в места почти безлюдные, и то, что на конечной водитель, несмотря на почти пустой салон, открыл не одну дверь, а все три, то, что был он, как лунатик, идущий по своему пути с закрытыми глазами, – все это каждый из них счел про себя знаком хорошего дня. Вышли, юркнули за остановку – и опять же удачно: он стоял на месте, достав из кармана бумажку, долго рассматривал ее, потом, впервые за все это время, внимательно глядел вокруг себя и наверняка заметил бы их…

Они пошли за ним, когда он уменьшился до маленького пятна на дороге, ведущей через поле к далекому квадрату, отмеченному едва заметным дымом. Они уже знали его грузный, покачивающийся ход и потому пошли за ним уверенно, чуть быстрее его, с удовольствием разминая замерзшие ноги.

Шли молча. Только раз человек из банка ткнул Мишу локтем:

– Если у него паспорта не будет, я тебя обижу.

– Будет, – ответил Миша.

* * *

С рассветом, вернувшись из полей на свою трассу, змей не увидел человека на обочине и подумал: «Вот и всё, Александр Александрович, вот и всё…»

Может быть, и вправду здесь настало время ему умирать. Но по замыслу судьбы еще не все люди – близкие и те, кто совсем не знал его, – проставили свои знаки в его жизни.

Когда змей ушел работать в далекое поле, Шурик очнулся, и судьба послала ему человека на красном ВАЗ-2111 – Федора Ивановича Плакидкина, направлявшегося в свою деревню.

Федора Ивановича приперла малая нужда. Он не мог дождаться, когда кончится город, материл светофоры за издевательски долгий красный, медлительный желтый, чуть не впал в отчаяние, когда на подъезде к кольцу образовалось нечто похожее на пробку – к счастью, это была не пробка, – прошел поворот так, что зад занесло, и, увидев темноту трассы, испытал глубокое облегчение. Человека он заметил уже после того, как надавил на тормоз.

Человек выполз из кювета на четвереньках, распластался на асфальте, попробовал подняться, но не смог. Сделав то, зачем остановился, Федор Иванович трусцой подбежал к человеку, ожидая учуять привычный в таких случаях винный запах, но запаха не было. Немолодой, страдающий сердцем, к тому же худенький и невысокого роста, Федор Иванович на мгновение растерялся перед непосильной для него величиной распластанного тела. Но растерянность прошла, потому что тело шевелилось и стонало. Федор Иванович взял тяжелую руку, перекинул ее через плечо и попытался поднять тело, как дома поднимал мешки, но не смог. Вдруг он понял, что делает глупо, – добежал до машины, подогнал ее и кое-как, с руганью, выпрыгивающим сердцем заставил пострадавшего шевелиться и затолкал на заднее сиденье. В жидком желтоватом свете салона увидел толстые, запачканные кровью щеки. Когда попытался снять с человека шапку, человек вскрикнул неожиданно и громко, так что Федор Иванович вздрогнул. «Откуда ты? Кто тебя так?» – спрашивал он, но ответа не получил. И поняв, что не получит, затолкал в машину дряблые, безжизненные ноги спасенного и поехал в город – искать больницу.

Дважды в жизни лежал Федор Иванович в городских больницах – с переломом бедра и по сердечным делам, но опыта по части здравоохранения это ему не прибавило. Городских врачей он сторонился, как начальства, уверенно чувствовал себя только в родном деревенском ФАПе, немногим отличавшемся от его собственной избы, да и сама фельдшерица была такой же, как все, бабой, и белый халат смотрелся на ней временным недоразумением.

Однако где находится больница скорой помощи, он знал, поскольку бывал там. В приемном покое, несмотря на позднее время, было полно народу. В отличие от белого змея, люди жили по своему, забегающему вперед природы календарю, отмечали по конторам наступавший через три дня мужественный праздник 23 февраля, и, как понял Федор Иванович, не везде культурно отмечали. Сидели по скамеечкам вдоль стен люди с помутневшими лицами, замотанными полотенцами головами, какой-то мужик в облезлой норковой шапке стонал, держа одной рукой другую свою руку в кровавых бинтах, и женщина рядом рассказывала врачу, как муж отхватил болгаркой пальцы, почти совсем отхватил… Беспрестанно подъезжали и уезжали бело-красные кареты.