Книга Белая ель - Вера Камша
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сердолики оказались ягодами рябины, сквозь разорванную рубашку виднелись крапивные волдыри, и Миклош понял, что не спит и перед ним и впрямь жена Пала Карои, невесть как очутившаяся на лесной дороге.
– Да ты замерзла! – Янчи, на ходу срывая плащ, спрыгнул на землю, сакацкую господарку он не узнал. Как и она его. Барболка смотрела, но не видела. Что с ней? Сбежала от мужа? Неужели?!
Если бы не витязи, Миклош подхватил бы красавицу в седло и зацеловал до смерти, но он был наследником дома Мекчеи и помнил, на чьем мече и на чьем слове держится Алати.
– Где Марица? – Собственный голос показался чужим и глупым. – Сейчас отыщем.
– Там, – махнула рукой Барбола и покачнулась. Янчи, негодяй, поддержал ее, но женщина не заметила. Не стыдилась она ни разорванной рубашки, ни кровавых пятен. Откуда они? Барболка давно жена Пала.
– Ты ранена? – Миклош схватил свою мечту за плечо. – Отвечай!
– Нет, – она вывернулась из его объятий точно кошка, – не я… Марица. Худо ей!
– Нашел! – радостный крик Янчи оборвался, словно стакан разбился. Миклош бросился на голос, доезжачий держал на руках девочку лет семи. Темная головка моталась на тоненькой шейке, правая нога до колена превратилась в багровое бревно.
– Боговы Охотнички, – выдохнул рыжий Золтан, – что с ней?
– Холодная Гостья, – прошептала Барбола, – мармалюца… За ногу ухватила. Я ее отогнала, только поздно.
Вот так взять и сцепиться с тварью, о которой и говорят-то шепотом?! Хотя теперь ясно, чего господарка сакацкая в одиночку в свадебной рубашке по полям бегает. Холодную Гостью иначе не догонишь, только догнать – одно, а прогнать – другое.
Миклош тронул лоб девочки и едва не отдернул руку, заглянув в туманную, полную яда пропасть. Ну, нет! Миклош Мекчеи не трусливей Барболки Карои.
Марица застонала и попросила пить, Барболка растерянно оглянулась. Может, она и сражалась с нечистью, но теперь перед Миклошем была женщина – одинокая, растерянная, до смерти напуганная и до одури красивая.
– Тюрегвизе [10]! – рявкнул Мекчеи. – И костер разожгите, заразу выжигать будем.
– Так поздно уже, – покачал головой Ласло, – до колена дошло.
– Без ног живут, – огрызнулся Миклош, – а без одной и подавно! Приданое дам, замуж выдам.
Что-то горячее коснулось глаз и исчезло, стало жарко, словно руки в кипяток окунули. Шалые глаза, блестящие крылья за спиной или это волосы? Барболкины волосы или чьи-то еще?
– Передай, – звенит в ушах, – передай, передай, передай…
Миклош грохнулся на колени, он еще ничего не сделал, но малышка дернулась и закричала.
– Барбола, давай руку!
Женщина подняла измученные глаза. Она ничего не понимала. Миклош тоже не понимал, но знал, что делает правильно.
– Руку!
Чужая ладошка во вдруг одеревеневших пальцах, белая метель в глазах. Не метель – лепестки, бессчетное множество лепестков. Южный ветер срывает их с вишен, звенят дальние колокольчики, хохочут, пляшут, звенят браслетами крылатые создания и мчится сквозь весеннюю живую метель вечная охота. Бьют молодую траву серебряные копыта, заливаются белоснежные синеглазые псы, вьются длинные гривы, смеются, горячат коней, подбрасывают и ловят на скаку клинки всадники. Так было и так будет, только лепестки разлетятся пчелиными роями, обернутся листопадом, станут снегом и вновь вскипят вишневым цветом… Жизнь вечна, мир вечен, полет вечен!
– Барболка? Где ты, Барболка?!
Откуда взялась малышка с испуганными глазами? Почему у Янчи такое лицо? Куда делись пронизанные солнцем цветущие деревья? Когда кончилась весна? Когда наступило утро?
– Охотнички Золотые, сказал бы кто – не поверил…
– Прошло, как есть прошло!
– Как и не было!
– Рука господарская, одно слово!
Чего от него ждут, а ведь ждут! Холодно, больно, но так всегда бывает. Счастье во сне, боль на рассвете.
Миклош Мекчеи стер со лба холодный пот. Рядом стояла Барболка, гладила по голове чернявую девчонку, а на плечах у нее был плащ Янчи. Это не было сном, но опухоль спала, нога была ногой, а не жутким бревном. Утренний ветер коснулся щеки, словно ладонью, и затих, только травы качнулись, осыпав росу.
– Бери пока берется… Мы танцевали. Теперь танцуй сам, танцуй и пой! А я с тобой… С тобой…
– К мамке б ее, не таскать же с собой!
– Точно. На мармалюцу идем, там малым не место!
– Не найдем. Заря встала, след остыл!
– Танцуй, Миклош, танцуй!
Сын алатского господаря оглянулся на теребивших сабли витязей и наклонился к девчушке.
– Марица, кто тебя свел?
– Илька, – малышка доверчиво улыбнулась, – она Пирошку нашла… На мельнице. Я и пошла, Барболка!
Дети, что солнышко по весне. Вот смеется, а вот уже и плачет. Барбола подхватила Марицу, что-то зашептала. Какие у нее глаза, у оленей и то меньше.
– Гица, – окликнул Янчи, – знаешь, где мельница?
– Знаю, – голос женщины дрогнул, – там она гнездо и свела, больше негде. Мельничиха прикормила. То из-за меня все…
Из-за нее?! Может, и так. За такую души и то не жаль. Витязь оглянулся на свиту – губы сжаты, на скулах желваки играют. Миклош Мекчеи подкрутил усы и бросил:
– Калман, отвези малышку в село. Остальные – на мельницу!
2
Барболу взял в седло Янчи, и Миклош стерпел – негоже сыну господаря при всех хватать чужую жену, да и не до любви сейчас. Если мармалюца вырвется, тем, кто ее загонял, беды не миновать. Миклош поравнялся с Янчи, заставив вороного идти голова в голову с соловым.
– Гица, скольких гостья прибрала?
Женщина задумалась, сведя темные брови, рассветные лучи скрывали бледность, вызывая в памяти крылатые сны.
– Первой Пирошку кузнецову утащила, потом сестричку ее, Ильку. Марица третьей была.
Значит, четверых под рукой у ведьмы нет. И на том спасибо.
– А на мельнице кто живет?
– Сам мельник, – не хочет Барболка о ведьмином гнезде говорить, а он слушать, да куда денешься, тут восемь раз отмерить нужно и все одно в омут головой, – Магна, про нее давно говорят, что с дурным знается. Дочки две у них на выданье, да сын мельничихин с женой и младенчиком. Раньше еще один сын был… Пропал по весне. И отец мой тогда пропал, уж не знаю, кто из них кого убил, но по злобе это вышло.
Вот оно! Убитый, убийца и дурная смерть. Первый вяжет второго мертвой кровью, второй сам себя ложью да злобой, а дальше по-разному бывает. Кто, пока тела не найдут, своих мытарит, кто – чужих, но хуже всего, если родичи на ущербной луне вниз лицом в могилу кинут да собачьей кровью польют. Сам Миклош такого не видел, но слыхал… Мерзкое дело было!