Книга Золотой день - Яна Темиз

«А ведь я была первой, – с горечью и сознанием того, что поправить уже ничего нельзя, продолжала растравлять себя она, поставив машину на нижней палубе. – Если бы не имя и внешность…»

Она была убеждена, что все дело в этом.

Когда она придумала свою колонку, сразу стало ясно, что ей нужен определенный имидж. Не может же двадцатитрехлетняя девчонка поучать всех женщин страны, как им избегать конфликтов с мужьями и воспитывать детей! Гюзель не могла не признать справедливости этого довода и в глубине души радовалась тому, что ее фотография не будет появляться около написанного ею текста. Инкогнито она будет свободна и сможет писать, как счастливая и уверенная в себе красавица. Редактор согласился с мыслью превратить ее в «тетушку» и с тем, что имя ее – отдельно от внешности – звучит вполне приемлемо.

Так что, если другие журналисты порой прячутся под псевдонимами, Гюзель пришлось спрятаться за маской: вместо фотографии газета поместила довольно удачный рисунок – немолодая женщина с тонкими и красивыми чертами лица и располагающей милой улыбкой. Она и стала вскоре любимицей читательниц, дававшей практичные и умные советы заплаканным влюбленным, несостоявшимся невестам, обманутым женам и многодетным матерям.

Колонка из еженедельной превратилась в ежедневную, популярность газеты возросла, другие издания не замедлили скопировать ловкий ход. Но «тетушка Гюзель» была лучше всех. Ей присылали письма, похожие на вопли отчаяния, но она умела утешить их авторов и привлечь внимание тех, кого волновали похожие проблемы. «Мой муж бьет меня, но у нас дети…», «Отец заставляет меня выходить замуж за двоюродного брата», «Муж все чаще уходит по вечерам, наверняка у него другая женщина», «Родители почти не выпускают меня из дому, а мне уже девятнадцать», «Я люблю его, а он…» – жалобам не было конца, и несчастные женщины с удовольствием плакали на плече у воображаемой тетушки.

Не имевшая житейского опыта, Гюзель рылась в книгах по психологии и этике, знакомилась с профессиональными психологами и психоаналитиками, но никто из них не знал, что дает консультации не некрасивой неудачнице, а ловкой, преуспевающей журналистке. Она не хотела, чтобы ее узнавали на улицах, и была в представлении читательниц тем, кем они хотели ее видеть: не молодая и не старая, сохранившая красоту и обаяние, умная и образованная, состоявшаяся и счастливая женщина. Не имеющая ничего общего с настоящей Гюзель.

Разумеется, родные и близкие знали, чем она занимается, но этим кругом и ограничивалась ее личная популярность. Никому и в голову не приходило соединить имя Гюзель Алатон с молодой, но некрасивой, не умеющей одеваться женщиной. Мало ли на свете тезок и однофамильцев!

В последние годы эта анонимность, весело воспринимавшаяся в молодости, стала раздражать ее. Личная жизнь не сложилась; работа всегда отнимала у нее слишком много сил и времени, и хотелось верить, что причина ее одиночества именно в этом. Несмотря на бесчисленное количество раздаваемых ею мудрых советов, сама она не сумела воспользоваться ни одним из них, и некрасивые женщины, так или иначе устроившие свою судьбу, оставались для нее загадкой. Как, например, какая-нибудь Барбра Стрейзанд ухитрилась стать актрисой и пользоваться успехом у мужчин? «Тетушка Гюзель» тотчас дала бы ответ – мотивированный и убедительный, но у самой Гюзель в душе никакого ответа не было.

«Если бы я была красивой, как Эминэ, или хоть привлекательной, как Лили или Дилара, все сложилось бы иначе. При моем уме я бы сделала такую карьеру… И никто бы мне сейчас не угрожал. Правда, они не то чтобы угрожали… Но ведь понятно, что если я откажусь, то ничего хорошего меня не ждет. Останусь без работы – и что мне делать? Да просто – на что жить? На пенсию? Смешно! Ее только на оплату квартиры и хватит. И как я буду жить без работы? А другой не найти – уж они постараются…»

Она поднялась на верхнюю палубу парома и вытащила из сумочки сигареты.

Холодный ветер трепал волосы и забирался под тонкую куртку, но Гюзель не хотелось заходить в душный салон, хотя места там было достаточно и вряд ли кто-нибудь возразил бы против курения, кроме появившихся в последнее время повсюду запрещающих надписей. Тоже мне, подумаешь, американцы выискались! Да в Турции еще сто лет никакого здорового образа жизни не будет!

Гюзель закурила и, наслаждаясь одиночеством, смотрела на приближающийся берег. Очень быстро! Двадцать-двадцать пять минут – и ты вместе с машиной на противоположном берегу залива. Этот паром для Измира просто спасение. Она представила себе, как ехала бы на машине вдоль залива – словно вдоль подковы, с одного конца до другого, в то время как проще простого пересечь море по прямой. Да один бензин чего стоил бы, не говоря уж о пробках, нервотрепке и времени!

А так она, пожалуй, прибудет раньше всех. Но, что делать, паром ходит по расписанию, раз в час. Это к центру он каждые пятнадцать минут плавает, а на самый конец воображаемой подковы не так много желающих плыть. И что Лили с мужем нашли в этом убогом районе? При их-то деньгах и возможностях…

Как все жители Измира, Гюзель отдавала предпочтение своей стороне. Даже не своему району, а именно стороне залива, на которой следовало жить всем приличным людям, ибо только этот берег пригоден для нормальной жизни. Эта необъяснимая нетерпимость обитателей одного берега ко всем районам, расположенным на противоположном, просто удивительна. Она необъяснима, но она существует. Случайно встретившись и познакомившись где-нибудь в Анкаре или вовсе за границей, два жителя Измира после первой радости от знакомства с земляком настороженно спрашивают: «А где вы живете?» – и с облегчением вздыхают, если собеседник оказывается с их берега. Если же нет, ведут себя так, словно у одного из них на щите белая роза, а у другого алая. Холодная война, не больше, но и не меньше.

Конечно, Измир разрастается, застраиваются новые районы, в том числе и такие, откуда вообще не видно моря, но жители этих нейтральных мест, вроде Борновы и Буджи, парадоксальным образом тяготеют к тому или иному берегу и по никому не известным причинам являются патриотами левой или правой стороны подковы. Если же учесть, что центр практически полностью занят банками, государственными учреждениями, магазинами и отелями, то есть почти необитаем, то становится понятным, что все жители Измира – это своего рода Монтекки и Капулетти, Йорки и Ланкастеры, южные и северные штаты или болельщики разных футбольных команд.

Это положение вещей, совершенно не понятное приезжим, воспринималось Гюзель как само собой разумеющееся, и сейчас она с неудовольствием думала о вынужденной поездке «на ту сторону». Денег полно, муж занимает такое положение – и купили квартиру в таком месте! Вспомнив о муже Лили, Гюзель разозлилась окончательно и выкинула сигарету за борт. Вот бы выяснить, имеет он к этому отношение или нет?.. Ладно, может, Лили что-нибудь и знает, надо выбрать время и с ней пошептаться.

Пожалуй, впервые она едет на золотой день без настроения.

Она так любила их, эти золотые дни, так радовалась, когда Дилара пригласила ее в эту компанию. Они ей очень помогали: все эти сплетни, и женские жалобы, и невероятные истории, приключавшиеся то с одной, то с другой, и рассказы о свекровях и золовках, а потом и о невестках, и наблюдение за их неискренними, но прекрасными манерами, – все это было ее работой, а важнее и интереснее работы у нее ничего не было.