Книга Замужем за Буддой - Вэй Хой
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Меня до глубины души тронул рассказ Мудзу. Неудивительно, что у него был такой своеобразный, ни на кого не похожий нрав. Причина крылась в том, как он рое, какой выбор делал на разных этапах жизни. Он был для меня загадкой. С одной стороны, он располагал к себе, внушая безграничное доверие. А с другой — все время оставался отстраненным, ускользая от абсолютной близости. И когда он лежал рядом, так близко, что можно было дотронуться до него рукой, на самом деле был далеко, где-то там, за туманным горизонтом.
— А что потом? — спросила я.
— Год спустя мне показалось, что я постиг смысл речей старца, и я решил отправиться на его поиски. Увидев меня, он лишь кивнул и произнес: «Вот ты и пришел». И я следовал за ним в скитаниях по самым прекрасным уголкам Японии, мы взбирались высоко в горы и пересекали реки, пока однажды он не решил заняться дзэн-медитацией, по обычаю, сидя лицом к стене.
Он сделал небольшую паузу и добавил:
— А потом я познакомился с американкой и приехал с ней в Нью-Йорк.
— А чему именно научил тебя этот старец?
— Если упрощенно, то познанию жизни и любви… Возможно, тебе это покажется странным, но целый год, когда я неотступно следовал за ним, я ничего особенного не делал: тихо сидел под деревом или на берегу реки. Он молчал. И я молчал. Он был недвижим. И я не шелохнулся. Я привык, можно даже сказать, пристрастился к этому состоянию совершенной неподвижности. Оно всеобъемлюще и необъятно. Это очень трудно объяснить словами, да и мне раньше это было непонятно, только совсем недавно стало ясно.
— Что стало тебе ясно?
— На грани неподвижности и пустоты можно обрести смысл бытия, познать великую истину, сущность мироздания и человечества.
— А в чем истина?
— Бытие несущественно, небытие и есть суть бытия. Спокойно созерцая мир вокруг себя, ты постигаешь его во всей необъятной полноте, проникаешь в смысл сущего.
— Лао-цзы говорил об этом еще две тысячи лет назад.
— Слова не умаляют истинности учения, — он замолчал.
Мне был виден его резко очерченный профиль, разрез глаз, нос и рот, мягкие и нежные, как у подростка. Уголок рта был скорбно опущен, как у расстроенного ребенка.
— А ты все еще общаешься со своим учителем?
— Он отошел в иной мир.
— Прости, мне так жаль, — я наблюдала за ним, затаив дыхание.
— Ничего… Жизнь — это всего лишь сон. Жизнь и смерть неразрывны, поэтому смерть не страшна. Самое ужасное не в том, что люди смертны, а в том, что многие из живых на самом деле мертвы, ибо живут плохо.
— В Китае таких называют «зомби».
Он засмеялся и чмокнул меня в губы:
— Давай-ка спи.
В ночном воздухе колебались зыбкие голубые тени, словно слабые всполохи огня; какое-то время они мерцали, а затем погасли. И остался лишь ровный лунный свет да я в полудреме посреди ночной тишины.
Значит, это и есть любовь
Время работать. И время любить.
А на остальное нет времени.
По улице деловито сновали автомобили, верхушки высоток сверкали в прозрачном воздухе. Я бесцельно бродила по тротуарам и аллеям Манхэттена, ошалевшая от переполнявших меня впечатлений — и все благодаря Мудзу.
Из сердца ушли тревога и одиночество, а на освободившееся место бурным водоворотом хлынула жизнь. Иногда, чтобы выжить в житейском море, нужно плыть, отчаянно загребая руками, а иногда — безвольно и умиротворенно дрейфовать по течению в неведомую даль.
Пережив кухонный скандал, мы с Мудзу сблизились еще больше.
Он повел меня на бейсбольный матч; играли «Нью-Йоркские янки». Мы ели хот-доги и пили кока-колу, хотя нам не нравилось ни то, ни другое. Но, судя по всему, именно для этого на городском стадионе и собирались многотысячные толпы болельщиков.
Во время матча Мудзу растолковал мне правила игры. В Китае я ограничивалась просмотром телевизионных трансляций соревнований по пинг-понгу и прыжкам в воду. В этих видах спорта китайцы неизменно с легкостью побеждают на международных чемпионатах.
С точки зрения многих китайцев, бейсбол — это что-то вроде ношеных портянок, невообразимо длинных и с душком.
И все же вид всех этих атлетически сложенных мужчин в белых рейтузах, плотно облегающих упругие бедра; мужчин, которые все как один не сводили глаз с крохотного белого мячика, — удивлял и занимал меня.
В Китае я от кого-то слышала шутку: «В двадцать лет женщины похожи на футбольный мяч — за них идет борьба, все хотят их заполучить. В тридцать они напоминают шарик для пинг-понга — их перебрасывают от одного мужчины к другому. А вот в пятьдесят они подобны мячу для игры в гольф — все стремятся зашвырнуть их как можно дальше». Когда я пересказала эту шутку Мудзу, он знакомым жестом дотронулся кончиком пальца до моего лба и спросил:
— А как насчет сорокалетних?
— Не помню, — призналась я.
Я всегда любила рассказывать анекдоты, но у меня это никогда не получалось. Над анекдотом в моем исполнении обычно смеялась лишь я сама.
— Но если применить то же сравнение к мужчинам, — продолжила я, — то получится, что богатый и любящий — это футбольный мяч, за которым гоняются все игроки на поле; бедный и любящий — шарик для пинг-понга, мыкающийся по разным углам, а бедный и не любящий — это мяч для игры в гольф. Разве не так?
Я пристально посмотрела на Мудзу. На этот раз он рассмеялся.
— Ты неисправима, — сказал он, качая головой.
Вскоре после бейсбольного матча я меня украли кошелек. Мудзу, как мог, утешал меня. Он даже помог мне связаться с банком, аннулировать все кредитные карты и подать заявку на выдачу новых. Но когда пришло очередное ежемесячное банковское извещение о состоянии моего счета, я пришла в ужас. Я заявила о краже кредитных карточек, опоздав всего на один день. И к этому моменту карточку обналичили на сумму в несколько тысяч долларов!
Я просмотрела присланный банковский отчет о расходах, чтобы узнать, на что же вор потратил эти деньги. Пятьсот долларов он оставил в одном из магазинов «DKNY», еще полторы сотни — в «Фурла» и полторы тысячи баксов — в «Эмпорио Армани». Я чуть не задохнулась от злости. От моей квартиры до Западного Бродвея каких-то жалких пятьдесят ярдов. Оттуда рукой подать до офиса Мудзу и до этих трех магазинов. Вор, а вернее, воровка отличалась наглостью и расчетливостью — я целую неделю ходила в «DKNY» и облизывалась на черное кожаное пальто, но так и не решилась его купить. Та, что украла мою кредитку, оказалась менее прижимистой.
