Книга Супердвое: убойный фактор - Михаил Ишков

Здесь я попытался вставить словцо, однако Трущев коротко и однозначно рявкнул:

– Не перебивать!

Затем, уже спокойней и деликатней, добавил:

– Речь идет о том, чтобы в присутствии своего подручного я даже подумать не смел о своих служебных обязанностях. Лаврентий Палыч лично предупредил – в присутствии этого «лопоухого прорицателя» держать «мисли за зубами». С этой целью нарком отослал меня к капитану Пугачеву, замначальника девятого спецотделения.

Пугачев кратко ввел меня в курс дела.

– Лучший способ скрыть свои мысли от опознавания – это напевать про себя что-нибудь прилипчивое, комсомольское, желательно на оборонную тематику. Например, такую. Слыхал, наверное, – и он с ходу завел:

В путь-дорожку дальнюю я тебя отправлю, Упадет на яблоню спелый цвет зари. Подари мне, сокол, на прощанье саблю, Вместе с острой саблей пику подари[12].

– Вполне подходящая песня. По секрету, Трущев, она была написана специально по заказу нашего отдела. Убедись, смысла никакого! Любой гипнотизер голову сломает, прежде чем поймет, зачем глупой бабе сабля и острая пика. Чем ее сокол воевать будет? Второй куплет еще хлеще.

Я на кончик пики повяжу платочек, На твои на синие погляжу глаза.

В этом месте Трущев подхватил, и они вместе допели:

Как взмахнет платочек, я всплакну чуточек, По дареной сабле побежит слеза.

Закончив с пением, Пугачев продолжил инструктаж:

– Неплохо также сосредоточиться на решении математической или шахматной задачи. Но это только в том случае, если ты увлекаешься математикой или шахматами. Если нет – посмакуй женские прелести. Этот прием здорово помогает наглухо прикрыть планы разрабатываемых секретных операций. По себе знаю.

Подобная методика показалась Трущеву малоэффективной, хотя никого он так не любил, как свою Татьяну. В те дни его более всего волновала Светочка, поэтому в мыслях он остановился на поисках такого кудесника и колдуна, который смог бы вернуть ей способность говорить.

– Что касается колдунов, – внес уточнение Трущев, – берусь подтвердить, что в начале 20-х годов в Коминтерне была организована особая секция, в которую собирали людей с неординарными способностями и где изучали способы ведения классовой борьбы в потустороннем измерении. Этими вопросами, например, занимался бывший руководитель ленинградских чекистов, небезызвестный Глеб Бокий[13].

Помимо создания собственных и расшифровки вражеских шифров, Бокий интересовался всякими потусторонними силами, и кое-кто из секретной коминтерновской секции перебрался к нему под крыло. Насколько мне известно, Бокия как раз расстреляли за развал работы на этом направлении. Большевик с подпольным стажем, опытнейший чекист, чьим именем был назван пароход, свозивший осужденных на Соловки, вдруг забросил работу по овладению человеческой психикой и ударился в масонство и откровенно чуждые пролетариату и воинствующему материализму восточные культы, а также занялся организацией подпольного мистического общества «Единое трудовое братство».

Тем не менее после гибели Бокия кое-какой мистический опыт у нас на Лубянке сумели сохранить.

Два дня Николай Михайлович и Вольф Григорьевич прожили душа в душу. Заграничный медиум не лез к Трущеву с идиотскими вопросами. Трущев воздерживался от того, чтобы давать подопечному советы, тем более всякого рода руководящие указания, касавшиеся составления отчета.

Вечером второго дня Вольф Григорьевич, закончив свою писанину, неожиданно и очень тихо спросил:

– Что с дочкой, Николай Михайлович?

Это было как удар под дых. Трущев не сразу нашел, что ответить. Для начала большими пальцами расправил гимнастерку под ремнем. Потом подошел к окну, притаился за шторой, замер.

– Здесь нет прослушки, – добавил Мессинг.

Нет прослушки? Кому он это говорит?!

– Как вы можете знать?

– Вижу. Вижу также вашу Светлану. На мой взгляд, вполне здоровая девочка.

– Она разучилась говорить.

– То есть? – не понял Мессинг.

– Зачем вам знать, Вольф Григорьевич?..

– Смелее, Николай Михайлович. Я не классовый враг и не двурушник, в чем, надеюсь, вы успели убедиться.

Николай Михайлович уселся на диван, закинул ногу на ногу, закурил папиросу.

– Она разучилась говорить. Потеряла, так сказать, дар речи. Сильнейший испуг.

– Когда это случилось?

– В декабре, перед Новым годом.

– Сколько ей лет? Семь?

Трущев кивнул.

Мессинг предложил:

– Я мог бы помочь.

Что он, Трущев, младший лейтенант госбезопасности, мог ответить?

Николай Михайлович молча докурил папиросу, встал, привычно расправил гимнастерку под ремнем, подошел ближе и поинтересовался:

– Ну, что тут у нас?..

Мессинг протянул ему последний исписанный листок. Трущев просмотрел его, потом вернул и подсказал:

– Подпись, число.

Мессинг добросовестно вывел: «18 июня 1940 года. Вольф Мессинг».

– Теперь в гостиницу?

– Да.

На лестнице Вольф Григорьевич предупредил:

– Только не надо никак афишировать мою помощь. Прошу, никому ни слова, для меня это очень важно. Только вы, я и ваша дочь. В тихой обстановке. Можно у меня в номере. Обдумайте мое предложение.

Что оставалось Трущеву, как не отделаться усмешкой?

Вольф Григорьевич заверил: