Книга Ключ разумения - Александр Жарков

– У нас богатый зверинец и всё это принадлежит народу, а ты будешь первой дрессировщицей! – и всё пожимал её крепкую ладошку. Он был давно и безнадёжно влюблён в Суок. Тутти, ещё вчера наследник толстяков, зыркал на них, как волчонок, и в то же время важно кивал головой и предлагал что-то своё. Его имя уже исправили, теперь он звался Ревтутом, то есть революционным Тутти. Он сидел с перевязанной рукой и немного недопонимал, что уже не наследный принц. Но был горд, что ему порезали в стычке руку и оказалось, что у него кровь такая же красная, как у всех людей, а не голубая, как внушали толстяки. Президент Просперо взял его под своё крыло, и он всю ночь просидел за столом рядом с ним, ревниво наблюдая… ну, сами знаете за кем.

Ближе к утру мимо разгорячённого планами и близостью Суок товарища Исидора прошёл неприметный человечек и тихо свистнул – вот, опять этот свист! Никто и внимания не обратил, тем более что человечек мог свистеть, не открывая рта. Через минуту Тибул, извинившись, вышел из залы. В длинном коридоре он подошёл к большому, от пола до потолка, портрету похожего на Страуса первого короля Деваки, которому расшалившиеся революционеры уже пририсовали какую-то закорючку ниже пояса. За портретом находилась тайная комната, в которой обитал неприметный человек. Тибул прислонился спиной к портрету, и, как вы, наверно, уже догадались, тихо свистнул.

В ответ он получил внятный шёпот прямо в ухо: «Мэ уже мёртв, Рэ уже далеко».

– Интересно, смог бы я пройти сейчас по канату? – возвращаясь в залу, спросил себя Тибул, не зная, как справится с переполнившей его радостью. Слишком быстро и удачно он провернул это дело! Он попросил натянуть в зале «какую-нибудь толстую верёвку» прямо над столами между двумя балконами. И, не залезавший на канат по крайней мере года три, хладнокровно прошёл над головами под рёв и аплодисменты пирующей черни, с сегодняшнего дня ставшей рабоче-крестьянской аристократией. Особенно восторженно хлопала Суок, несмотря на зверские взгляды Ревтута. Глупыш! Он не понимал, что хлопала пятнадцатилетняя танцовщица не двадцатисемилетнему «старикашке Исидору», она аплодировала мастерству великого канатоходца Тибула, не более того, а влюблена была всё же в перекошенного от злобы Тутчонка. Господи, ну для кого мы ходим по канату?!

А Тибул шёл по верёвке, и пел, не раскрывая рта: «Мэ уже мёртв, Рэ уже далеко, Метьер уже мёртв, Раздватрис уже далеко…» Он был в прекрасном настроении.

…А теперь, если б мы с вами, мои читатели, через минутку после того, как Коль Метеор убежал во дворец, заглянули в яму, то увидели бы вот что: неизвестно откуда на её дне появился человечек в чёрном плаще и чёрной шапочке, с обмотанной вокруг шеи разноцветной бородой – настоящая радуга в миниатюре. Человечек, прислонив обезьяну к стене, склонился над убитым Метьером, закрыв его плащом. Прошло секунды три – раз, два, три – и ни его, ни Метьера не стало, они пропали, как и вовсе не бывали.

А может, мы с вами вообще никакого человечка бы не увидели, если б он этого не захотел. Тогда бы увидели мы, как обезьяна со стрелой в виске поднимается и шлёпается спиной к стене, а тело Колобриоля просто исчезает.

А куда он исчез, один, или с человечком – пока неизвестно. И вот вопрос юным и прочим читателям: бывает ли так, что герой книги погибает в самом начале? До свидания, до следующей главы!

Глава восьмая

Кое-что из прошлой жизни танцмейстера и палача

Старинная чёрная карета с задраенными сиреневыми окнами тряслась по булыжной мостовой ближайшего к толстяковскому парку северного городка. Она была украшена палкой с привязанным к ней символом победившей революции – красным флагом, сильно напоминающим рубаху. Как говорится, чем богаты! Светало. А внутри кареты пока была ночь, освещённая еле тлеющим, но тоже по-революционному красным фонариком, висящем на гвозде между окон. Беглецы ехали молча, наконец Ангор, не дождавшись объяснений, прервал молчание.

– Куда ты везёшь меня, Пупс, и по чьему приказу? – спросил он, сурово сдвинув мохнатые брови.

– По чьему приказу, и сам толком не знаю. А везу не я – возница, он, должно быть, знает, куда. Честное слово, вы не должны беспокоиться! – испугался он вдруг своего тона. – Вас спасучивают от неминучимой смерти ваши вернючимые друзья! Чего вам это, плохо? – проговорил он скороговоркой, выпучив от усердия глаза. – Ой, спутался…

Раздватрис хмыкнул. Он вдруг вспомнил, что Пупс – родной сын знаменитого клоуна Августа: яблоко от яблони падает недалеко. А может, и в самом деле ничего не знает.

«Брательник, что ли, Тибул, всё-таки? Рискует карьерой, может быть, головой, зачем? Кровь родная заговорила?»

– Такие люди, как вы, на дороге не валяются! – карлик будто услыхал его мысли. – Потому вам и сохраняют жизнь. Вот вы почти без царапин. Вас даже гвардейцы бить поопасались: мало ли?

– Один было хотел – кулак, как две моих головы… нет, твоих. – Раздватрис засмеялся, Пупс угодливо захихикал: голова у него была несоответственно тельцу большая. – Но я на него так посмотрел… Вот так.

– Вас боятся, – сказал карлик восторженно, от взгляда палача чуть не наложив в штанишки. Ангор совсем развеселился.

– Слушай, Пупсик, – хлопнул он его по коленке, – а чего ты со мной на «вы»? В яме тыкал, а тут «выкаешь»?

– В яме одно, – Пупс осторожно улыбнулся, – а когда рядом – другое.

«Боится», – подумал Ангор удовлетворённо.

– Все меня боятся, – сказал он вслух, – думают, чуть что, так сразу и раздавлю. А я не сразу, я сперва помучаю.

Вдруг карета закончила трястись, и встала.

– Что, уже приехали?

– Это, видимо, пост, – шепнул Пупс.

– Я и говорю: приехали, – с иронией сказал Ангор.

– Именем революции, – раздался внушительный голос, – проверка документов!

Пупс откинулся, прикрыл глаза и приставил палец к губам.

– Именем революции, – произнёс тот же голос, – проезжайте!

– Ишь ты, и проверять не стали, – удивился Ангор. – Бардак. – Вспомнил он Бонавентуру.

– Бумага, – тихонько захихикал карлик. – Надёжная бумага у возницы.

«Так-так, стало быть, кто хотел меня казнить, тот и спасает. Ох, спектакль. Ах, циркачи!

«Но зачем я им, зачем?» – думал Ангор. Ему показалось, что он нужен не брату, а именно им всем, их новой власти. Карлик смотрел на него так, будто опять прочитал его мысли, Ангор погрозил ему пальцем.

– А ты что-то знаешь, лилипут, а? – вопросил он грозно.

– Т-сс, потише, – побледнел тот, – и, потыкав пальцем в перегородку, за которой сидел кучер, добавил громко: – Я ничего, ничего не знаю!

– Я и в самом деле ничего важного для вас не знаю, – перешёл он опять на шёпот.

Помолчали. Ангор начал как-то странно перебирать ногами: у него началось движение мысли.

– А я бы, – вдруг вымолвил он, – устроил немножечко… совсем другое представление. Вышло бы так, что меня бы освободили прямо во время казни. Ну, скажем, – он закатил глаза, – прыгнул бы на меня тигр, а ему бы в лоб десяток стрел, и с гиканьем ворвались бы на конях лесные разбойники, ну, переодетые гвардейцы, – и круша решётки и зрителей… – Ангор замолчал. Разгона для мысли не было, и она остановилась. – Ну и так далее, – зевнул он, почти засыпая.