Книга Часовые любви - Людмила Леонидова

— Погоди, чью мать?

— Друга.

— Какого еще друга?

— Людвиг, мы не договаривались, что я буду для нее нянькой.

Людвиг устало опустился на стул.

— Закажи мне билет на Москву.

— На когда?

— Как можно быстрее.

— Людвиг, так нельзя, если она… если женщина что-то решила, ты не должен унижаться.

— Я не могу без нее ни одного дня, понимаешь?

Понять взрослого состоятельного мужчину, который просто потерял голову, не мог никто.

Мать с сестрой слезно умоляли его не ехать в Россию.

— Сейчас там опасно, — увещевали они Людвига. — Каждый день в прессе появляются статьи о том, как гибнут люди, просто так, один за другим! По улицам вечером нельзя ходить. Наше посольство рекомендует воздержаться от визитов в Россию. Там революция, неразбериха!

— Как вы такое говорите? Она там! Значит, и мое место с ней!

Людвиг терял голову. По телефону Маша не могла членораздельно объяснить свое поведение.

— Потерпи немного, я скоро. У меня проблемы со здоровьем. Я лечусь, — врала она.

— Милая, ты ляжешь в самую лучшую клинику. Хочешь к доктору Крайсену? Он наш домашний врач. У тебя временная депрессия. Ты давно не виделась с родными. Правда?

— Конечно, дорогой. Я очень соскучилась, потому… Ты можешь подождать? — Людвига настораживал пьяный голос жены.

— Детка, мне кажется, ты опять взялась за свое?

— Нет-нет. Тут водка по карточкам. У меня нет во… водки. — Маша икнула.

Людвиг терпеливо ждал. Но время шло, а Маша все не возвращалась.

— Я вылетаю, — наконец не выдержал он. — Можешь меня не встречать. — После нескольких разговоров с женой Людвиг принял решение лететь в Москву.

Самые тревожные предположения Людвига по приезде в Москву сбылись. Маша наотрез отказывалась лететь назад.

— Я немного поживу с мамой, месяц, ладно? — лгала она. — И потом обязательно прилечу.

Заперевшись с ней в гостиничном номере, Людвиг пытался вернуть свою прежнюю Машу.

— Ну посмотри на меня, что с тобой? Ты меня больше не любишь? Скажи!

— Не в этом дело. Я… я не могу больше так жить. Мне тяжело! Ни друзей, ни подруг, — пыталась оправдаться она перед мужем.

— Хочешь, мы возьмем с собой маму? — продолжал уговаривать ее немец.

Маша покачала головой:

— Мама не может, тут учится мой брат.

— Подругу? Какую подругу ты хочешь пригласить к нам? Посмотри на меня, любимая. — Он взял в ладони ее лицо. — Ты… ты для меня все!

— Людвиг, — наконец, не выдержав, сломалась Маша, — я хочу тебе кое в чем признаться.

— Не надо! Я заранее тебя прощаю. С каждым человеком может произойти… Ты потом мне все расскажешь. Не вини себя! Это от того, что ты там одинока. Я консультировался перед отъездом с врачом, он предупредил меня о возможном срыве.

— Это не срыв. Я люблю другого человека. Давно. Просто у нас с ним не складывалась жизнь.

— А сейчас сложилась? — Людвиг никак не мог поверить в то, что говорила его жена.

— Да. Я не могу тебя больше обманывать. Ты очень хороший… Ты мне друг.

— Маша, я не хочу быть твоим другом. Я твой муж! Я не верю, что такое может произойти. Ты не могла забыть все-все, что было между нами, нашу любовь… Я не оставлю тебя так.

— Нет. Я давно люблю другого человека, — еще раз повторила Маша. — Он не мог быть со мной, а сейчас все изменилось.

— Он женат?

— Нет. Он был в большом спорте, поэтому…

— А-а, я помню этот… самовлюбленный разгильдяй.

— Не смей так говорить о нем! Ты его совершенно не знаешь!

— Прошу прощения! Это я со злости. Подумай о нас. Мы так хотели иметь ребенка. Мальчика, нет лучше девочку. Чтобы она была похожа на тебя. Я прошу. Может быть, ты просто сбилась с пути. Так бывает. Обними меня, посмотри мне в глаза. Вот так. Боже! Ты совсем… совсем чужая. Маша, ты моя жена. Я хочу в последний раз… Ну понимаешь… Мне положено. Можно?

Людвиг осторожно снял с нее блузку и припал губами к ее груди.

— Ты разрываешь мне сердце, я не могу, — умоляла Маша.

— Чуть-чуть твоей любви, благосклонности… Может, ты попробуешь, вспомнишь, как нам было хорошо, и передумаешь?

— Я не передумаю.

— Давай мы с тобой в последний раз. Я и ты. Никого больше. Я умоляю. — Он гладил ее по обнаженной груди и не мог остановиться.

Маша не шевелилась.

— Я никогда не знал тебя такой холодной, такой ледяной. Я тебе совсем не приятен?

— Что ты! Мне с тобой и всегда, и сейчас хорошо и спокойно. Ты самый лучший.

Жалость и нежность к тому, кто был с ней всегда так добр, переполняли сердце Маши.

— Правда? Тогда у нас с тобой будет прощальный вечер. Договорились? Ты готова?

Маша молчала. Людвиг раздел ее донага, и уложил в постель. Безучастно лежа навзничь на спине, она не сопротивлялась.

— Ты можешь не обнимать меня… Я все понимаю, я сам… — бессвязно шептал он. — Я буду только ласкать и целовать тебя всю-всю. Боже, как я тебя люблю! Если бы ты знала, что значишь для меня! — Слезы градом катились по щекам Маши. — Ты должна меня поддержать в такую трудную минуту, или я умру. Я тебя прошу, ответь на мои ласки, ведь так быть не может, не должно, любимая. — Пробуя распалить загасший костер, он осыпал ее поцелуями. — Тебе разве плохо? — продолжал настаивать Людвиг, и его любовь, его нежность, проникая в каждую клеточку ее тела, к ужасу Маши, приносили ей наслаждение. А его интимные ласки растопили сердце. — Скажи только честно, тебе плохо?

— Нет, — выдыхала Маша, не в силах сопротивляться, только повторяя про себя, что она просто исполняет супружеский долг.

— Ну улыбнись, как всегда, обними, ты ведь не такая. Ты горячая, нежная, ты моя, — приговаривал он, не в силах насытиться ею.

Воодушевленный ее немым согласием, он не желал останавливаться, наоборот, все больше набирал мужской мощи, заводил и себя, и Машу.

Необъяснимые чувства с такой неистовой силой вдруг захватили ее, что она вновь почувствовала тягу к этому любящему ее человеку, с которым решила расстаться навсегда. Эти чувства были сильнее ее разума и сильнее ее мечты, которую она ухватила за хвост, как жар-птицу. Жар-птица в образе знаменитого красавца Вовы, который в нетерпении ждал ее возвращения домой. А она? Угрызения совести отходили куда-то далеко, не желая внимать разуму, потому что Людвиг, не выпуская ее из объятий, терзал, мучил, разрывал на куски. Последний вздох, крик души, был прощальным криком их расставания.