Книга Миллион на три не делится - Анна и Сергей Литвиновы
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Девушки смотрели друг на друга. Марина – ошарашенно, «лягушка» – смущенно.
– Ты… ты…
– Здравствуйте, Марина, – пролепетала продавщица.
Марина, все еще охваченная суеверным ужасом, прошептала:
– Ты кто?
– Я – Костина подруга, – опустила глаза «лягушка».
– В каком это смысле?!
– С детства. Мы играли вместе…
– И что? – наступала Марина.
– Давно не виделись. И вот он приехал. И мы встретились. Случайно. На улице.
– И?!.
– Кофе попили. В кафе. Он меня пригласил. Вспоминали, как мы в детстве в театр играли. Он и попросил меня… – «Лягушка»-продавщица осеклась, опустила глаза. Прошептала: – Попросил… Разыграть вас… – А потом вдруг закричала: – У нас с ним ничего не было! Мы вас просто разыграли, и все!..
– Спасибо за представление, – ледяным тоном произнесла Марина. И резко отвернулась.
Эх, дура я, дура! Стараюсь! Готовлю! Ластюсь! Думала, высшие силы мне предупреждение послали – чтоб любила Костика, берегла, ценила! А вместо сна-вещуна – провинциальная комедия! Но как все срежиссировали хорошо, черти! И я, идиотка, поверила! Ну нет, я вам этого так не оставлю!
Марина властно сказала:
– «Эвелину» мне дай, «Амбр Солер» и эмульсию. Да не суетись ты – не эту! Вон, синяя упаковка…
«Лягушка» послушно и суетливо побросала тюбики в пакет.
– Вот ваши крема… – прошептала она. – Извините, Марина, пожалуйста… Мы же хотели как лучше…
– Кому – лучше?! – выкрикнула Марина.
Отвернулась от горе-царевны и двинулась прочь с рынка.
Устроить Косте скандал – немедленно? Или чуть подождать? До выздоровления?
* * *
То ли чудо-эмульсия, то ли ласковые Маринины руки быстро подняли Костика на ноги. В полночь, когда южная луна засияла в полную силу, они уже сидели в гамаке в зарослях винограда. Вдыхали теплые запахи, слушали сверчков, следили за светлячками. Вдалеке по-прежнему шумело море, но шумело уже не для них, завтра с утра они улетают.
– Сказка… Настоящая сказка… – бормотал Костя. Обнимал ее, целовал, гладил.
Марина отдавалась его сильным объятиям. Мысли метались: «Предатель. Но как целуется! Зануда. Иван-дурак хренов. Местечковый шутник…»
– О чем ты думаешь, милая?
– Да так… просто считаю звезды.
«Сказка. Костик придумал для себя сказку. Что ж, завязка у сказки вышла. Только чем она закончится?»
Марина тоже обнимала Костика, и прятала лицо на его сильной груди, и шептала:
– Какой ты красивый и сильный…
И слова ее были правдой. А мысли все равно летят вскачь.
«Это было даже забавно – готовить гренки, пришивать пуговицы. Любопытно хоть раз в году побыть послушной царевной-лягушкой, золушкой-рабыней. Но в Москве он от меня этих глупостей не дождется! Да и вообще – останусь ли я с ним в Москве? Зануда. Хлюпик. Хотя нет, в Абрикосовке он возмужал, раскрылился… И даже почти не нудит. Так что в итоге вышло, что всем хорошо? А что? Я готовку и шитво освоила, а Костик со своим занудством вроде покончил. Прямо хоть новый раздел семейной психотерапии основывай – сказкотерапию».
– Ты меня любишь, Маришка? – между тем требует Костя.
И Марина, не колеблясь, отвечает:
– Здесь, в Абрикосовке, – люблю.
Она решила: тут, в приморском поселке, сказка закончится, как и положено в сказке, хеппи-эндом. А вот что будет в Москве? Посмотрим.
Может, там водятся другие сказочные персонажи? Ну, например, Гарун аль-Рашид. Или – кот в сапогах.
Или – принц на белом коне.
Телефон зазвонил в три утра.
Костик в полусне простонал: «Ёшь твою медь!»
Катя выскользнула из-под одеяла, заспешила в гостиную, к аппарату.
– Любовничек, – предсказал Костя.
Катя промолчала.
– Или братец твой бешеный, – предположил Костя.
Катя снова не ответила.
Спеша к телефону по холодной ночной квартире, она вдруг увидела себя со стороны: глупая ночнушка, виноватый голос, нелюбимый Костик в ее постели… И подумала: пожалуй, никогда, ни разу в жизни, она не была счастлива…
* * *
Катю чуть не с пеленок именовали кроликом.
Кролик, милый, пушистый и безответный зверек. Хочешь – играй с ним, таскай за длинные уши. А когда надоест – можно и на шапку пустить.
Вот, например, картинка из раннего детства. У родителей гости, уже покончено с тарталетками и горячим, впереди – хоровое пение, танцы и сладкий стол. Но прежде требуется интермедия. Брат с сестрой в спектаклях никогда не участвуют. Мама командует:
– Ка-атрин! Приведите Катрин!
Катя уже наготове: накрахмаленное платье, отутюженный бант, лаковые туфельки. Смущенная няня жмется в сторонке, а Катюша стоит на стуле и декламирует:
– У лукоморья дуб зеленый…
Гостей хватает ненадолго – на «невиданных дорожках» публика начинает переговариваться и аплодировать. Тогда мама повелевает:
– Довольно, Катрин… Спасибо.
Все, концерт окончен. Ступай, крольчишка, в свою нору. А от праздника тебе достанется кусок торта – кухарка сбережет девочке к завтраку…
Торты в их семье пеклись знатные. Кухарка то и дело представляла на суд родителей бисквит с пьяной вишней по секретному рецепту Молоховец или абрикосовое суфле а-ля мадам Помпадур.
И когда у Катюши не ладилось со школой, не получалось с французским, не выходило с теннисом – она бежала за утешением на кухню. Забиралась на угловой стульчик (под ним стояло огромное сито для просева муки), шелестела страницами кулинарных книг, слушала монотонное кухаркино:
– Обижают мою кровиночку… Дрессируют моего кроличка… Только что ж, кролика многому не научишь…
Катя и правда к восемнадцати годам только готовить и научилась. Ну и по мелочи: немного английского, музыкальная школа на троечки и фокстрот на танцевальных курсах. Куда ей до брата с сестрой – она им словно не родная, а откуда-то из капусты.
Катин брат в четыре года попал в секцию тенниса. Через месяц восхищенный тренер звонил родителям: «У вашего сына исключительный талант. Физические данные плюс ум, усердие и спокойный характер. Вы согласны вырастить из него чемпиона?»
Конечно, родители согласились, и уже с пятнадцати лет Миша играл в профессиональных теннисных турнирах. Сейчас он тренировался во Франции, на кортах Берси, и присылал маме с папой первые, пока небольшие, чеки за победы.
