Книга Шпага мастера - Сергей Мишенев

– Я племянница хозяина школы и я устанавливаю здесь традиции!

– Да не ругайтесь вы, – подошел Ромэн, – хорошо же все прошло! Что скажешь, Альберт, есть у Марка шанс завоевать первое место на школьном турнире или нет?

– Да, правда, – присоединился Хельг, вытирая мокрой половой тряпкой разбитую скулу, – Альберт, ты ведь у нас вроде как блаженный! Скажи, как чувствуешь, Марк победит в этот раз или Ромэн, а может, Жанна, Андрэ или я? Или вообще кто-то другой?

– Откуда же я могу это знать, – пробормотал Альберт, – не такой уж я, наверное, блаженный… Ну я думаю, что Марк, конечно, очень хорош. Марк, скажи, ты ведь наверняка очень красивые стихи пишешь?

– Да при чем же здесь стихи? – Марк пожал плечами. – Мы ведь тебя не об этом спрашиваем!

– А что, Марк, – подхватила Жанна, – ты правда пишешь стихи?

– Да с чего вы это взяли? Я не пишу стихи и не люблю их! Этим поэты должны заниматься, а не бойцы!

– А вот и нет, – неожиданно поддержал тему стихов Ромэн. – Был ведь такой фехтовальщик-дуэлянт Сирано де Бержерак, так вот он писал прекрасные стихи. Причем иногда прямо во время своих поединков!

– Точно! Я даже целый спектакль в театре Порт-Сен-Мартен[8]смотрела, когда ездила с дядей в Париж! Я тогда совсем маленькая была! И стихотворение это он правда прямо во время боя написал, я помню его! «Я попаду в конце посылки!» – вот как он повторял все время!

– Да что же вы все пристали ко мне! Ну понимаю я, поэзия – высокое искусство, и все такое! Но не мое это! Ну совсем не мое! Вот! Вот Альберт наверняка стихи пишет, а я даже и не пробовал ни разу! Альберт, скажи: ты же пишешь стихи?

– Да, Альберт, – Жанна тоже заинтересовалась, – ты сам пишешь, потому и спросил Марка?

Не привыкший к такому вниманию Альберт чувствовал себя необычайно неловко. Он потупил глаза, увидел, что стоит прямо в луже секретной мастики, смутился еще больше и честно ответил:

– Я бы очень хотел писать стихи. И я много раз пробовал это делать. И даже сейчас продолжаю пробовать… Но все, что я пишу, выходит настолько безобразно, что мне приходится немедленно уничтожать написанное. У меня не получается. Я не поэт. А вот Марк…

– Да что Марк! – вскричал Марк.

– Ну-ка, не перебивай, – резко прервала его Жанна. – Альберт, договори то, что ты хотел сказать!

– Я только хотел сказать, – совсем тихо произнес Альберт, – что, когда я смотрел на бой Марка, мне показалось, что он мог бы очень красивые стихи писать. Настолько поэтичны его движения… Ты, Марк, не пробовал, а зря. Я вот знаю, что я не поэт, потому что пробовал много раз, и все безуспешно. А ты… В смысле, если ты когда-нибудь попробуешь, у тебя может получиться…

– Ладно, Альберт, – Марк снисходительно похлопал Альберта по плечу, – я понял тебя. Ветер у тебя в голове накануне соревнований. И странно мне, что ты не поэт. Я себе поэтов представлял как раз такими, как ты. Беспомощными. Нелепыми. А насчет меня ты ошибаешься. Не пробовал я стихи писать никогда и пробовать не собираюсь.

– Даже если я тебя об этом попрошу? – Жанна как-то по-особенному посмотрела на Марка.

Тот на секунду задумался, отвечая на ее странный взгляд, и серьезно сказал:

– Даже если ты попросишь.

И, широко улыбнувшись, добавил:

– Я не собираюсь портить свою репутацию собственными глупыми и нескладными сочинениями.

* * *

Турнир по фехтованию на флоретах проводился в школе Дижона один раз в год. Многие считали, что для такой авторитетной школы, как эта, одного соревнования в год явно недостаточно. Но маэстро Дижон твердо придерживался другой, более старомодной точки зрения. По его мнению, чрезмерное увлечение соревновательным направлением в фехтовании вело к обесцениванию некоторых качеств, присущих подлинному боевому искусству. Он бы предпочел вообще отказаться от подобных турниров, заменив их дуэлями во имя чести с применением боевого оружия. Но подобная практика грозила непоправимыми последствиями для всей школы, и маэстро нехотя отказался от этой идеи, казавшейся ему единственно правильной.

В этот раз, как, впрочем, и всегда, традиционный осенний турнир проходил при большом стечении народа и при полном параде. На зрительских местах можно было видеть не только многих именитых бойцов (некоторые из которых специально приехали даже из других провинций), но и представителей городских властей, которые по мере сил покровительствовали школе. Здесь же присутствовали ученики маэстро, как бывшие, так и нынешние, их родственники, делегаты других школ – словом, весь спектр фехтовальной публики. В качестве представителя духовенства турнир неизменно посещал и отец Лукас. Он восседал на особом месте и, по-видимому, даже гордился косвенной причастностью к происходящему действу.

На центральной площадке фехтовального зала постепенно собирались участники турнира. Сам маэстро приходил раньше всех и занимал свое, особо почетное, место. Ему нравилось наблюдать за своими учениками, которые один раз в год оказывались в чем-то предоставленными сами себе. Учитель отмечал про себя, кто приходит раньше всех, тщательно разминается и не менее тщательно волнуется перед поединками, кто рассчитывает время прибытия с идеальной пунктуальностью, избегая риска перегореть, кто вбегает в последний момент, уже размятый, и затем долго облегченно вздыхает, что не опоздал. Впрочем, откровенно опаздывавших в этой школе не бывало.

В этот раз маэстро с особым интересом ждал совершенно конкретного ученика – Альберта. Несмотря на большой опыт и наблюдательность, он не мог с уверенностью определить, в какую из трех групп вольется уже не совсем новенький, но все еще чужой молодой человек.

Альберт пришел примерно в составе «средней» группы. То есть – и не слишком рано, и не в последний момент. Ни то ни се. Учитель даже несколько огорчился. Вероятно, ему хотелось, чтобы его нелюбимый подопечный проявил себя более определенно.

За последние полгода Альберт успел «выпить всю кровь» маэстро Дижона, по его собственному выражению. Он исправно брал три урока в неделю и так же исправно топтался на месте. То есть не то чтобы совсем топтался, но развивался недопустимо, небывало медленно. То, что другие ученики впитывали за пару уроков, Альберт, с грехом пополам, усваивал за один-два месяца. Несомненно, раньше он занимался фехтованием и, как минимум, знал местонахождение позиций (низший ранг бойца, по мнению учителя), но выполнять приемы без ужасного технического брака так и не научился. Периодически маэстро Дижон испытывал тяжелейшие угрызения совести. Более того, ему казалось, что он на грани полного педагогического бессилия. А это уже ударяло по самолюбию. В такие часы он с особой тщательностью проводил уроки Альберта, вкладывая в них всю свою душу и все свои знания. Альберт внимательно слушал, задавал серьезные вопросы, очень старался, но чаще всего в какой-то момент все портил.