Книга Горец. Имперский рыцарь - Дмитрий Старицкий

Темной безлунной ночью, которая не сулила никаких бед обеим армиям, горские штурмовики легко пересекли ползком нейтральную полосу, на которой не было никакой проволоки. Тихо ввалились в траншею, перерезая глотки заранее высмотренным полудремлющим часовым, и растеклись по ходам сообщений творить «кровавую тризну».

Лица горцев светились неподдельным счастьем. Те, что находились рядом со мной, белозубо скалились, слизывая кровь врага с клинков. Даже мазали ею свои щеки, также с клинка. Весь налет цивилизованности слетел с этих людей, как его и не было. Они сейчас не жили, они творили древний обряд, о котором столетиями будут петь песни в высоких горах. Потому как никто в роте не мог припомнить, чтобы «кровавая тризна» проводилась на поле боя, по крайней мере, при жизни их отцов и дедов.

Минут восемь по царским позициям беззвучной тенью носилась тихая смерть, пока кто-то из царцев не поднял тревогу. Тогда в блиндажи полетели гранаты. Сразу по две штуки. Одну ловкий человек и обратно выпихнуть может, а вот две разом вряд ли кто сподобится. Я на этом настоял перед боем. Мы сюда не умирать пришли, а отомстить.

— Ракету. Красную, — приказал я денщику, который не отходил от меня ни на шаг, таская тяжелую ракетницу.

Не успела ракета, рассыпая искры, упасть на землю, как по второй траншее врагов загрохотала вся наличная артиллерия корпуса. Как только успели выкатиться на позиции и корректировщиков выслать с телефонами?

А мы в траншее раздались в стороны, вырезая уже фланги и освобождая место для атаки линейной пехоты, которой в первой траншее оставили от врага только окровавленные трупы.

Так мое прозвище, данное мне злобствующими интендантами, получило совсем другое звучание.

Кровавый Кобчик.

Вышел я из этого боя без царапины, но весь в крови. В чужой крови.

Горцы смотрели на меня с восторгом.

Огемцы — с опаской.

6

В штабе корпуса на другой день мне устроили овацию.

Еще бы! Фронт проломили.

Группировку полковника Куявски рассекли уже к рассвету.

С рецкими бригадами соединились, как в Калаче при окружении Паулюса.

Куявски с остатками своего войска ушел на лодках и наспех сколоченных плотах на правый берег Ныси налегке, бросив всю артиллерию, пулеметы, боеприпасы и обозы. Даже большинство винтовок.

Некоторые солдаты, которым не хватило места на плотах, просто поплыли в холодной сентябрьской воде. И, кажется, доплыли до царского берега не все, хотя в убегающих по реке царцев мы не стреляли. Зачем? И так пленных наловили по берегам столько, что не хватало ни конвоиров, ни мест их временного размещения. Ну не были мы готовы к такому…

Отогнанная от берега царская драгунская дивизия добровольно сдалась в болоте со всем своим прекрасным конским составом. Великолепные лошади. Чистокровные. Дорогие.

И вообще пленных царцев было очень много. Сильно деморализованных видом своей первой траншеи. Хотя и в остальных, особенно в недокопанной до полного профиля третьей траншее, отдельных кусков человеческой плоти было немерено. Но то от привычного и понятного артиллерийского огня. А тут их сослуживцев резали просто как скот.

Щеттинпорт лежал перед нами как на блюдечке. Осталось только до него дойти. Серьезных царских войск между нами и городом больше не было.

Основную тяжесть наступления вынесли на себе шедшие за нами ольмюцкие войска. Дальше первой траншеи мы не пошли. Но на моих горцев все смотрели как на былинных героев. Безбашенных таких отморозков. Берсерков. Все же первую траншею мы практически ножами вырезали, как в древности.

И почти без потерь, что очень всех удивило.

По тому, как меня носили с ликованием на руках (часто в буквальном смысле этого слова) соединившиеся с нами рецкие горно-стрелковые бригады, я понял, что стал Сорокиным и меня если не уберут с фронта в ближайшее время, то грохнут, как того же Сорокина Троцкий. Даже рецкие генералы, командовавшие бригадами горных стрелков, общались со мной с пиететом. И это шло у них от сердца. От восхищения нашим подвигом, достойным былинных героев славной рецкой древности. От гордости. Оттого, что мы заставили говорить о рецких горцах весь мир с придыханием.

А вот у огемцев стали проскальзывать в общении с нами нотки какого-то неясного опасения. Видно, примерили нашу ночную атаку на себя… и ужаснулись. Некоторые офицеры так даже вслух осудили нас за «излишнюю жестокость, недостойную цивилизованного человека».

По случайному совпадению на нашем участке фронта именно в это время гуляли корреспонденты газет нейтральных стран. То, что осталось в траншее царцев от нашей атаки, они видели сами и даже все сняли на фотопластинки. Кровавый Кобчик стал в мировой войне знаковой фигурой. А моя фраза, украденная у Александра Невского: «Кто с мечом к нам придет, тот от меча и погибнет», — мировым медийным хитом.

А уж когда всплыла телеграмма, которую Безбах послал Мудыне от моего имени…

Не удивлюсь, если союзники объявят меня военным преступником. С них станется…

На следующий день после победы на всех парах примчался из Ставки литерный поезд с императором и королем.

Монархи сами обошли поле боя и остались под сильным впечатлением.

Вся рота удостоилась Солдатского креста. Наверное, это единственное подразделение среди армий всех воюющих стран, которое дважды удостаивалось почетных наград в полном составе. Кроме роты наградили и моих денщиков и охранников, которые также приняли участие в «кровавой тризне». Только Тавор Горлеш из них не был горцем.

Награждал «на костях» сам император. Под многочисленные вспышки магния.

Аршфорт получил на плечо ленту Имперского креста и стал полным генералом.

Король Бисер генерал-полковником.

Вальд майором.

А мне кроме креста первого класса досталась еще бешеная слава. И как ее следствие — недоуменные косые взгляды монархов. Бисер даже обмолвился, что мне пора в отпуск на родину. Отдохнуть, сменить обстановку.

— Заездили мы тебя в последнее время, Савва, — обронил король. — Ты уж извини. Зато победа!

Войска пошли дальше на север, сопровождаемые шпальным бронепоездом «Аспид».

Рецкая штурмовая рота и охрана моего эшелона остались на станции прикрывать штаб корпуса до тех пор, пока не будет захвачена новая станция с телеграфом. Таким образом, мы освободили фельджандармов второму квартирмейстеру, который быстро нашел им работу в поле.

Штурмовики несли караулы и отправляли в тыл эшелоны с пленными. Пленные при виде рецкого конвоя вели себя как паиньки. Репутация горцев-отморозков работала на подконвойных с дикой силой. За все время ни одного побега, ни одной попытки бунта, даже простого неповиновения не случилось.

Что удивительно было лично для меня — никто из горцев на судьбу не жаловался. В смысле что таких героев — и в караул засунули, пленных охранять. Все воспринимали эту службу как заслуженный отдых от боев. Два почетных награждения за неполный месяц несколько притушили их жажду подвигов.