Книга Мне некогда! В поисках свободного времени в эпоху всеобщего цейтнота - Бриджит Шульте

А часы продолжают тикать. Письма и открытки становятся свидетелями того, что наша жизнь неумолимо проходит. Работа. Достижения. Награды. Путешествия. Уроки игры на гитаре. Выезды в спортивные лагеря. Баскетбольные матчи. Футбол в детском саду. Пояса тхэквондо. Замена тазобедренного сустава. Операции на сердце. Операции на позвоночнике. Юбилеи. Дни рождения. Похороны. Проверить, проверить, проверить.

Мы на время откладываем письма в сторону, и Барнетт звонит по скайпу двум коллегам насчет их исследования по вопросам занятости. Они изучают влияние сверхзанятости на личные отношения. Опрошенные пары жалуются, что у них не остается времени друг на друга. «Не могу вспомнить, когда мы разговаривали друг с другом», – сказал один из респондентов. Они сравнивают свою жизнь со «скоростным поездом», «американскими горками» или «каруселью, с которой невозможно сойти». Стараясь удержаться на плаву, пары ставят работу и детей на первое место. Свои же отношения они оставляют на заднем плане, в «самом низу семейной пищевой цепочки»{59}.

Новый проект Барнетт и ее коллег посвящен женщинам и их сверхзанятости. Исследователи сейчас изучают и анализируют язык, которым респондентки описывают свою жизнь. По словам коллеги Барнетт Бекки Дегрифф, одна женщина сказала во время интервью: «Статус больше не относится к марке машины, которую ты водишь. Он определяется твоей занятостью – количеством дел и мероприятий, в которых ты участвуешь». Другая женщина призналась, что судит о людях по количеству их свободного времени: «Если человек свободен, то это значит, что он ленив». Еще одна респондентка сказала с оттенком презрения в голосе: «Я не понимаю, как люди могут быть не заняты». Другая опрошенная сообщила: «Я настолько устала, что мне нужен длительный отпуск». Но при этом добавила, что никогда не брала его, потому что это было бы равносильно признанию того, что у нее не хватает сил продолжать работу{60}. Дегрифф рассказала о невольно подслушанном разговоре двух мам, которые в ожидании окончания занятий танцами у детей делали покупки в супермаркете и буквально мерялись своей занятостью. Одна сказала, что ей нужно помочь заполнить и вернуть учителю табели успеваемости класса («я более занята, я выиграла»). Вторая только фыркнула в ответ и заметила, что у нее на двоих детей больше («нет уж, это я выиграла»).

По словам Барнетт, сверхзанятость стала у людей нормой жизни. Они должны или ей соответствовать, или превратиться в изгоев общества. Она говорит: «Никто не пишет “время остановилось” или “мне нечем заняться”. Они даже перестали ходить по барам, ссылаясь на занятость. Но в то же время они не рассказывают о негативных последствиях сверхзанятости. Никто вам не расскажет о доме, требующем уборки, о горах грязного белья или об ожирении, которое стало следствием того, что люди перестали готовить нормальную домашнюю еду. Это обратная сторона занятости, о которой, впрочем, вы не узнаете из писем».

Барнетт отмечает удивительную вещь: некоторые люди утверждают, что слишком занятая жизнь – их личный выбор, чтобы добиться успеха и дать детям возможность уверенно чувствовать себя в будущем. Другие отказываются от сверхзанятой жизни, хотя и понимают, что современные реалии требуют постоянного «бега по кругу». Барнетт отмечает: «Даже если вы не выбираете сверхзанятость, она сама находит вас. Я называю это выбором без выбора. Хотя у людей выбор есть всегда. Многие, кажется, сами создают себе образ сверхзанятого человека, даже если им это не нужно. Вспомните об автомобильных пробках в Фарго. И зачем люди по своей воле выбирают нехватку времени – она же не приносит им никакого удовлетворения? Мои исследования это подтверждают».

Эдсон Родригез, социолог, изучающий поведение работающих семей в Лос-Анджелесе, также озадачен этим вопросом. По его мнению, сверхзанятость стала мощным поведенческим фактором и частью современной культуры. Человек вынужден подчиняться этим нормам. «Культурные установки намного сильнее личности, даже если эта личность соответствует принятым нормам», – говорит он.

Люди, как правило, стараются соответствовать нормам поведения, принятым в обществе. В 50-х годах прошлого столетия психологи поставили эксперимент: испытуемые помещались в комнату с несколькими другими участниками эксперимента, которые намеренно давали неправильный ответ на вопрос о длине нескольких линий. Несмотря на то что ответ был очевидно неправильным, трое из четверых испытуемых соглашались с неправильными ответами. Грегори Бернс, профессор психиатрии и бихевиоризма[11]Университета Эмори, дал еще больше обоснований человеческому конформизму. Надев на испытуемых датчики, сканирующие работу мозга, он показал им на мониторе компьютера две различные трехмерные фигуры и предложил ответить на вопрос, одинаковые они или разные. При этом он показал участникам эксперимента фотографии других людей и ответы, которые они ранее якобы дали на этот вопрос. Результаты оказались впечатляющими. Как только кто-либо из испытуемых начинал сомневаться в «подсказанном» ответе, миндалевидное тело, отвечающее за центр страха в мозгу, начинало активно сопротивляться. Но этим дело не заканчивалось. Когда все участники эксперимента давали неправильный ответ, у них отмечался рост активности части мозга, ответственной за восприятие, а не осмысленное принятие решений и контроль противоречий. Настолько большим было желание согласиться с предложенным вариантом. Из этого Бернс сделал вывод, что стремление соответствовать норме было настолько сильным, что мозг на самом деле изменил восприятие картинки, предложенной испытуемому{61}.

«Мы на культурном уровне превратили скорость в добродетель. Если вы заняты, если вы работаете быстро, если вы “крутитесь” в течение дня, то вы становитесь лучше. Вы достигаете успеха, – говорит Родригез. – Нас сравнивают с окружающими и порицают, если мы не соответствуем этим ожиданиям современной культуры. И вы думаете: “если у меня на сегодня нет дел, то что-то происходит не так”».