Книга Боэмунд Антиохийский. Рыцарь удачи - Жан Флори

Боэмунд не стал упорствовать: явившись к Рожеру в Мельфи, он вернул ему завоеванные крепости и под его началом начал усмирять бунтовщиков. Один за другим они подчинились — все, кроме Вильгельма де Гранмениля. Вместе со своим единокровным братом и дядей Боэмунд напал на него в начале 1094 года. Россано пришлось сдаться после трехнедельной осады; Вильгельм бежал вместе с женой в Константинополь, где Боэмунд встретил его спустя два года[142].

Восстание Россано послужило по меньшей мере уроком: оно указало норманнским князьям на целесообразность «политики религиозной терпимости» в отношении разношерстного населения, живущего бок о бок в их владениях. Впоследствии идеальный пример такой политики продемонстрировал Рожер II Сицилийский.

Об остальной деятельности Боэмунда в 1094 году известно немногое. В январе его катепан (наместник) Бари, некий Вильгельм, составил от его имени договор о продаже с церковью Святого Николая в Бари; в следующие месяцы он заключал с ней и другие сделки[143]. Боэмунд, как казалось, поддерживал мир со своим единокровным братом, сознавая, очевидно, что ему, несмотря на свое очевидное превосходство, никогда не удастся оттеснить его от власти — из-за неизменной поддержки, которую оказывал Рожеру Борсе его дядя Рожер Сицилийский, самый могущественный правитель региона. Урбан II не ошибся на этот счет, все больше рассчитывая на графа Сицилийского как на собственного защитника.

Однако Рожеру Борсе вновь не хватило политического чутья. Его мать Сигельгаита принадлежала, как известно, к знатному лангобардскому роду. Столкнувшись с непостоянством норманнской знати, Рожер, полагая, что сможет опереться на лангобардские семейства, доверил им охрану многих крепостей, чего старательно избегали делать его предки[144]. Но то была ошибка: город Амальфи восстал против Рожера, и ему, чтобы покончить с мятежниками, вновь пришлось искать поддержки у своего дяди Рожера Сицилийского и Боэмунда. В августе 1096 года началась осада Амальфи.

Граф Сицилийский действовал так не только из любви к племяннику или из уважения к обещанию, данному своему брату. В участии в этих военных операциях он находил для себя выгоду, поскольку взамен Рожер уступал ему все новые земли, крепости и города. В этот раз, например, он согласился помочь Рожеру при условии, что тот отдаст ему половину осажденного города. В боевых действиях принял участие и Боэмунд в качестве вассала своего единокровного брата. Ничто не позволяет узнать, надеялся ли он на вознаграждение. Однако его присутствие не было лишним, что легко доказать: внезапного ухода Боэмунда оказалось достаточно, чтобы ослабить силы коалиции; в результате осада была снята, а Амальфи сохранил независимость.

Действительно, во время осады Амальфи к Апулии подошли первые отряды крестоносцев. В ноябре 1095 года в Клермоне Урбан II бросил призыв, неоднократно повторенный в ходе большого «пропагандистского тура» по Франции, особенно к югу от Луары. Ближе к северу действовали, воспламеняя толпы, другие проповедники, в частности, Петр Пустынник[145]. Откликнулись на этот призыв и норманны из Нормандии: их было довольно много среди первых крестоносцев, которые, пройдя через Рим, прибыли в Апулию и — как делали до них паломники — погрузились на корабли, чтобы сразиться с турками в Иерусалиме. Боэмунд немедленно вник во все подробности (так, по крайней мере, сообщает анонимный хронист, который отныне будет описывать его деяния). Каким оружием пользуются эти воины? Что за эмблему они носят? Каков их боевой клич? «Несут они оружие, для войны подходящее, и на правом плече или между плечами несут на себе крест Христа. Единодушен их клич: “Бог хочет, Бог хочет, Бог хочет!”», — ответили ему воины[146]>.

Ответ пришелся ему по нраву. Тотчас же, «движимый Духом Святым», Боэмунд приказал разрезать свой дорогой плащ и пустить его на кресты… Бросив дядю и единокровного брата, оставив осаду, он, завершив поспешные приготовления, увел за собой множество рыцарей, покинувших, как и он, Апулию ради завоевания Иерусалима.

Был ли Святой Дух единственной причиной такого шага? Боэмунд, безусловно, понимал, что крестовый поход открывает перед ним новые возможности. Безземельный рыцарь, он какой-то момент мечтал о том, чтобы стать императором Константинополя. После смерти отца он решил, что сумеет одолеть единокровного брата, оттеснившего его от наследства, и занять его место, став герцогом Апулии и Калабрии и защитником папского престола, каким был Гвискард. Но вскоре Боэмунд понял, что его будущее в Италии навсегда останется скромным. Напротив, на Востоке, в Византийской империи, он мог надеяться на большее. Там все мечты и устремления были позволены этому отважному сорокалетнему человеку, светловолосому гиганту с голубыми глазами, чей удивительный, единственный имеющийся портрет восстановила по памяти Анна Комнина:

«О Боэмунде можно сказать в двух словах: не было подобного Боэмунду варвара или эллина во всей ромейской земле — вид его вызывал восхищение, а слухи о нем — ужас. […] Он был такого большого роста, что почти на локоть возвышался над самыми высокими людьми, живот у него был подтянут, бока и плечи широкие, грудь обширная, руки сильные. Его тело не было тощим, но и не имело лишней плоти, а обладало совершенными пропорциями и, можно сказать, было изваяно по канону Поликлета. У него были могучие руки, твердая походка, крепкие шея и спина. […] Волосы у него были светлые и не ниспадали, как у других варваров, на спину — его голова не поросла буйно волосами, а была острижена до ушей. Была его борода рыжей или другого цвета, я сказать не могу, ибо бритва прошлась по подбородку Боэмунда лучше любой извести. […] Его голубые глаза выражали волю и достоинство. […] В этом муже было что-то приятное, но оно перебивалось общим впечатлением чего-то страшного. Весь облик Боэмунда был суров и звероподобен — таким он казался благодаря своей величине и взору, и, думается мне, его смех был для других рычанием зверя. Таковы были душа и тело Боэмунда: гнев и любовь поднимались в его сердце, и обе страсти влекли его к битве. У него был изворотливый и коварный ум, прибегающий ко всевозможным уловкам. Речь Боэмунда была точной, а ответы он давал совершенно неоспоримые. Обладая такими качествами, этот человек лишь одному императору уступал по своей судьбе, красноречию и другим дарам природы»[147].

Такому человеку могла быть уготована лишь возвышенная судьба.

Его вновь манил к себе Восток.