Книга У алтаря - Элизабет Вернер

— Вы не ждали графа? Нет? — медленно спросил отец Бенедикт.

Люси не отвечала, продолжая горько плакать, как глубоко обиженный ребенок.

Монах подошел к ней и страстным движением схватил обе ее руки. Несмотря на свое волнение, молодая девушка заметила, что он взволнован еще больше, чем она. Его руки дрожали, глаза горели, голос прерывался, словно ему не хватало воздуха.

— Ответьте мне, Люси! Вы не ожидали графа?

— Конечно, нет! — почти крикнула Люси, выведенная из себя допросом монаха.

Глубокий вздох облегчения вырвался из груди отца Бенедикта; лицо его прояснилось, он выпустил руки молодой девушки и, отступив на несколько шагов, тихо проговорил:

— В таком случае простите меня!

Люси сразу перестала плакать — так поразило ее извинение монаха, а еще больше его голос: в нем не осталось и следа суровости, он был бесконечно мягок, почти нежен. Смущенно взглянула она на отца Бенедикта своими заплаканными глазами; он не отрывал от нее взгляда, но не только не пытался подойти ближе, а, наоборот, как будто хотел еще больше отстраниться от нее.

— Я вижу, что причинил вам боль своим подозрением, — продолжал он все тем же мягким, тихим голосом, — но у меня было для него основание. Граф Ранек уже однажды объяснялся вам в любви, и вы не оттолкнули его.

Люси невольно сделала испуганный жест. Откуда отец Бенедикт знает это? Неужели он все видит насквозь?

— Да, я знаю, что граф Ранек объяснился, — повторил монах, — но ему недоступно чувство настоящей любви, он никогда не понимал и не испытывал его, он недостоин чистой, истинной привязанности. Поверьте мне, фрейлейн Гюнтер, и держитесь от него подальше. Я не только советую вам, но и очень прошу об этом.

В голосе отца Бенедикта слышалось с трудом сдерживаемое волнение. Подобное предостережение Люси уже слышала третьего дня от своего брата, но повелительный тон Бернгарда вызвал у нее лишь желание поступить ему наперекор. Совсем другое впечатление произвели на Люси кроткие слова — «очень прошу вас об этом». Они были сказаны так тихо, что едва донеслись до ее слуха, но почему-то проникли в самую глубину сердца и причинили боль.

Девушка наклонила голову и вытерла глаза. Она ничего не ответила, ничего не обещала, но видно было, что просьба монаха не пройдет бесследно. Молча повернула она по направлению к своему дому. Отец Бенедикт сделал было движение, чтобы последовать за ней, но вдруг остановился, охватил рукой ствол дерева, у которого стоял, и прижался к нему. Люси оглянулась; казалось, она ждала от него чего-то, надеялась, что он простится с нею. Но ни один звук не сорвался с крепко сжатых губ молодого монаха, только его взгляд неотступно следил за молодой девушкой, пока ее светлое платье не скрылось совершенно за густыми кустами, росшими у дома Гюнтера.

Вдруг позади отца Бенедикта раздались шаги. Он быстро обернулся и увидел перед собой Оттфрида. Граф или возвращался домой по той же дороге, или специально следил за Люси и монахом и шел следом за ними в некотором отдалении.

Отец Бенедикт видел, что объяснение неизбежно, и, стоя у дерева, спокойно ждал, пока Оттфрид подойдет к нему. На лице графа не осталось и следа недавнего раздражения, оно было невозмутимо ясно, только на губах играла злобная улыбка.

— Позвольте, ваше преподобие, вернуть вам вашу вещь, — насмешливо проговорил он. — В порыве рыцарских чувств и взятых на себя обязанностей вы совершенно забыли об этой книге. Не станете же вы уверять, что фрейлейн Гюнтер читает Спинозу во время прогулок в лесу?

Удар попал в цель. Лицо монаха побледнело, он в замешательстве взглянул на книгу, но быстро овладел собой.

— Да, это моя книга! — спокойно ответил он и протянул за ней руку.

— В высшей степени интересное чтение, — тем же насмешливым тоном продолжал граф, не выпуская творение Спинозы из своих рук, — очень интересное, но, насколько мне известно, изучение таких книг запрещается уставом монастыря. Я слышал, что монахов строго наказывают за это... Может быть, я ошибаюсь? Будьте так любезны, ваше преподобие, разрешите мое недоумение.

— Вы совершенно правы, граф, — полным презрения тоном сказал отец Бенедикт, — монахи не имеют права читать и держать Спинозу у себя в монастыре, вот почему я и занимаюсь изучением его только тогда, когда бываю в лесу, вне стен монастыря. А теперь можете пойти и донести господину настоятелю о моем преступлении, если находите, что донос — подходящее для вас занятие.

— Я запрещаю вам, господин монах, говорить такие оскорбительные вещи по моему адресу! — запальчиво заметил Оттфрид.

— Ведь вы мне грозили доносом, — холодно произнес отец Бенедикт, — и я ответил вам на основании ваших же слов.

Оттфрид надеялся, что сразит монаха вещественным доказательством, имевшимся у него в руках, но, убедившись, что его цель не достигнута, сердито отбросил книгу.

— Суть, конечно, не в Спинозе, — снова начал он, — а в том, что вы позволяете себе вмешиваться в мои дела. Я знаю, что мой отец желает назначить вас моим духовником, и считаю нужным предупредить вас, что никоим образом не потерплю, чтобы вы критиковали мои действия и поступки. Может быть, мужикам вы и можете импонировать своим вмешательством в их частную жизнь, но со мной рекомендую вам быть осторожным.

— Для меня, как духовника, совершенно безразлично, имею ли я дело с графом или простым мужиком, — гордо возразил отец Бенедикт; — то, что я вправе предпринять по отношению к мужику, допустимо и для графа. Но не в этом дело. Я «вмешался», как вы выражаетесь, не в качестве вашего духовника, а просто в качестве мужчины, видящего, что желают погубить неопытного, доверчивого ребенка. Если вы чувствовали, что поступаете честно по отношению к молодой наивной девушке, то почему остановились здесь? Путь в Добру открыт каждому. Мы могли пойти втроем, однако вы предпочли остаться. Почему? Вероятно, у вас имелась какая-нибудь задняя мысль, когда вы предложили свои услуги мадемуазель Гюнтер?

— Во всяком случае, вас я не стану посвящать в свои планы! — высокомерно проговорил Отт-фрид. — Повторяю, что впредь я не потерплю вашего вмешательства. Если я кое-как мирюсь с вами, то только из уважения к своему отцу и дяде, но не к вам.

— Я это знаю и уверяю вас, граф, что ничуть не нуждаюсь в вашем уважении!

Презрительный тон, которым были сказаны последние слова, взбесил Оттфрида.

— Не забывайте, пожалуйста, с кем вы говорите, господин Бруно! — воскликнул он. — Вы, кажется, совершенно забыли, что монашеское одеяние, придающее вам столько смелости, надето на вас исключительно по милости моего отца — вашего благодетеля. Если бы не он, вы стояли бы теперь в лакейской ливрее за моим стулом и должны были бы исполнять каждое мое приказание.

Оттфрид не подозревал, какое действие произведет на монаха его оскорбительная фраза. Отец Бенедикт смертельно побледнел, руки его судорожно сжались, и он таким взглядом посмотрел на графа, что тот невольно отступил и крепче прижал к себе ружье.