Книга Транквилиум - Андрей Лазарчук

Человек был еще далеко. Он шел размашисто и быстро, втянув голову в плечи. Оружия в его руках видно не было. На чудовище он не походил.

На миг Глеб испытал безумное облегчение. Он готов был броситься навстречу этому человеку… но не бросился, конечно – может быть, потому, что внезапно и страшно устал. Он сидел на корточках и ждал, когда тот приблизится… а потом – будто тонкая струйка потекла за воротник. Да, этот человек не был чудовищем, но на нем была форма военного моряка, берет с помпоном, за плечами угадывался тяжелый мешок…

Множество мыслей пролетело, но задержались лишь обрывки: глупо думать, что ты один такой, со способностями… а само чудовище?.. хотя не обязательно, что раз матрос – то сразу и враг… но ведь не стрелять же?.. И Глеб ждал, ждал, ждал до последнего, до того момента, когда стали видны капли пота на лице матроса – и тогда, неожиданно для себя, вскочил, направил ствол драгунки в грудь чужаку и завопил:

– Стоять! Руки вверх!

Такой реакции Глеб не ожидал: матрос подпрыгнул на месте и застыл, не подняв руки, а выставив их перед собой. В этой нелепой позе он пробыл секунды две, а потом хрипло засмеялся и руки опустил.

– У, суки, – сказал он. – Подловили… А если б я пальнул в ответ, а? Нельзя же так.

И он сделал шаг вперед.

Наверное, надо было скомандовать снова, а то и стрелять, но Глеб обомлел. Он сообразил вдруг, что от напряжения выпалил «Стоять!» и «Руки вверх!» по-русски. И по-русски же ответил матрос…

– Постой, а ты кто? – спросил тот, приближаясь и всматриваясь. – Что-то я тебя не…

– А ты сам-то кто? – спросил в ответ Глеб. – Я тебя тоже не знаю.

– Ну, парень!.. – матрос широко развел руками, улыбаясь фальшивой улыбкой – и вдруг, сложившись втрое, метнулся вперед и вбок, и Глеб выстрелил навскидку, как по бекасу. Пуля, наверное, угодила в мешок: матроса развернуло и бросило на настил, но он тут же вскочил, выскользнул из ремней мешка, в руке его сам собой возник пистолет… но Глеб успел долей секунды раньше, матроса швырнуло к перилам – и, перегнувшись, он полетел в воду. Глеб подбежал к краю моста, посмотрел вниз. На черном зеркале маслянистой воды конвульсивно сжимались и разжимались пятна мелкой ряби с белой, как взбитые сливки, опушкой. Минуту спустя много ниже по течению из-под воды показалось лицо, задержалось на вдох – и погрузилось.

Да что же это делается, а? Господи, что же это делается?.. Глеб присел, со страхом поднял выпавший из руки матроса пистолет, незнакомый, довольно легкий, на костяной щечке рукоятки – пентаграмма… Некогда разбираться. Он сунул пистолет за отворот куртки, во внутренний карман. Поднял брошенный мешок – тяжелый, стоуна четыре, брякнувший железно (патроны?) – и вернулся к баррикаде. Выбрал себе место, расположился: винтовка, пригоршня патронов, оба револьвера – наготове. Еще раз огляделся зачем-то, положил руки на оружие, ногой зацепил трофейный мешок – и, набрав полную грудь воздуха, задержал дыхание и напрягся…

– Послушайте, а где?.. – Светлана огляделась. – Где Олив и… Где?

– Не знаю, – равнодушно пожала плечами Констанс.

– Леди и юный джентльмен оделись и ушли, – сказала Сью. – Они взяли оружие и фляжку бренди.

– Ушли с оружием? – Светлана почувствовала, что бледнеет.

– Миледи, я могу расспросить капитана Эббингтона, он должен знать все наверняка.

– Я сама, – сказала Светлана.

– Позвольте, я с вами, – обернулся полковник. – Доктор, если потребуется что-то особенное…

– Не думаю, – пожал плечами доктор. – Нужен лишь покой. А где его взять?

– Где его взять… Миледи? – полковник протянул руку за фонарем.

– Идемте.

На лестнице полковник спросил вполголоса:

– Юный джентльмен – это тот школьник, который спас капитана?

– Да. Вы его знаете?

– С сегодняшнего утра. Очень приятный юноша. Я знал его отца.

Светлана не ответила. Свет фонаря, качнувшись, выхватил из тьмы на миг – там, у подножия лестницы, правее двери, у стены – прикрытые белыми простынями два тела…

Она сумела не закричать. Хор голосов обрушился на нее, и, раздвигая эти звуки, Светлана сбежала по лестнице, опустилась на колени перед телами и приподняла простыню над лицом одного. И – не узнала, кто это.

Круглое лицо с неровным плоским носом, обрамленное клочковатой бородкой… Она никогда в жизни не видела этого человека. А второй – мальчишка с вывернутыми черными губами и черными прыщами на восковой коже…

– Мои солдаты, – сказал вверху полковник. – Негоже было оставлять их под дождем.

Светлана перекрестила убитых и встала.

И этот бой не запомнился ему – не запомнился настолько, что, стоя потом среди своих, Глеб усомнился: а было ли что? Но нет – позже пришла дрожь и дурнота; а его хлопали по плечам, им преувеличенно восхищались, и Дабби, морщась от боли (ему перебило запястье), говорил и говорил что-то, а потом догадался, крикнул – и принесли большую деревянную флягу с медным горлышком, Глеб приложился: это был неразбавленный джин. Потом как-то сразу оказалось, что он таскает вместе с другими к середине моста те самые каменные блоки: их ставили на попа и прислоняли к повозкам, и получалась прекрасная защита от пуль. Я попал в троих, думал Глеб, может быть, и больше, чем в троих, но в этих – наверняка. Они легли и остались лежать, и теперь их скинули вниз, а значит, они мертвы. Но они были с теми, кто подживит дома, они убили множество людей, которые вовсе не хотели этого… но этих троих убил я, да, двое в меня стреляли, но тот, первый, всего лишь увидел меня и даже не понял ничего… Решетки поставили на место, закрепили толстой, в палец толщиной, проволокой – мятежники сами притащили ее откуда-то. Теперь мост был плотно укупорен с концов, а в середине его образовался редут с гарнизоном в двадцать два человека: один из волонтеров был убит в схватке, а посланный за оставленными не вернулся.

– Господин лейтенант, – когда разобрались по местам, собрали трофейное оружие и патроны, сделали несколько пристрелочных выстрелов и начали ждать противника – без страха, в лихорадочном возбуждении, рожденном легкой победой и ожиданием новой неизбежно победоносной схватки… это бывает у всех, даже у бывалых солдат, чего же ждать от волонтеров? – и в этом теплом дыму начинаешь внезапно и необъяснимо нравиться самому себе, а в глазах возникает блеск, от которого женщины приходят в восторг и готовы на все, и много лет спустя пожилой джентльмен достает из ящика свой ухоженный «сэберт», или «иглсон», или «икскьюз» – для того только, чтобы в последний раз вдохнуть тот дым и понять наконец, что расположено по обратную его сторону… – Может быть, мне сбегать посмотреть, что там? Я смогу незаметно, вы же знаете? – Глеб еле сдерживал себя.

– Не надо, – сказал Дабби. – Сейчас начнется. Слышишь?

Через минуту услышали все.

Противник приближался не с севера, откуда его ждали и куда убежали уцелевшие в схватке, а с юга – оттуда в пыльном мире шел матрос, говоривший по-русски. Колонна – человек по семь в шеренгах – приблизилась и остановилась. Там были не одни матросы, были и гражданские – даже, пожалуй, большинство гражданских. Все были вооружены. Перед решеткой сгрудились, заорали, застучали прикладами.