Книга Мой русский любовник - Мария Нуровская

Я рассмеялась.

— А в оппозиции была?

— Да ведь это одно и то же. Оппозицию создавали люди, которые вышли из партии. Я предпочла им собственную партию и собственную оппозицию. Но уверяю тебя, я никогда не была «красной». Хотя некоторые считают меня оппортунисткой, потому что в свое время я не хотела подписывать писем протеста.

— Почему?

— По тем же самым причинам. А ты? Тебе, наверно, надо было быть партийным. Или, учитывая твой молодой возраст, уже не надо?

Теперь он, в свою очередь, рассмеялся.

На экране появилась дикторша, с улыбкой агитировавшая посмотреть очередные развлекательные новогодние программы. Какое-то время мы молча слушали ее.

— Франция развлекается, — сказал он с горечью. — Франция всегда развлекается, даже их революция по сравнению с нашей была легкой забавой.

Вдруг он склонился ко мне, и его рука погрузилась в мои волосы. Я почувствовала, как ладонь с силой обхватывает мою голову, будто хочет сдавить ее. «Он сошел с ума», — промелькнуло у меня. Я хотела отстраниться, но он не позволил:

— Мне все равно, какая ты, старая или молодая, красивая или не очень…

Я вырвалась и, поправляя прическу, сказала:

— Ты, видно, много выпил.

К моему столику подсели, не спросив разрешения, двое молодых людей. Один из них задел рукавом чашку, и немного кофе пролилось на столешницу. Разумеется, парень сделал вид, что не заметил этого. Такие нынче времена. Вежливость становится анахронизмом. Сейчас принято пускать в ход локти, чтобы пробиться в жизни. Это только мой зять… слишком гордый. Незадолго до отъезда в Париж утром я заскочила проведать Эву и застала дома ее мужа, что меня немало удивило.

— У нас нет денег на новую страховочную амуницию, — пояснила Эва, — а он слишком гордый, чтобы попросить у хозяина аванс…

Неужели нас с самого начала тянуло друг к другу? И его интерес к моей особе пробудил во мне неизвестную доселе тоску?.. Происходило что-то, тревожное во всех отношениях. После стольких лет я вдруг вновь осознала, что у меня есть тело! Между мной и моим телом началась борьба. Оно внезапно стало капризным и требовательным, будто брало реванш за все те годы, когда я о нем не хотела помнить, не ухаживала за ним, не умащивала кремами и косметическими маслами. Я будто впервые открывала для себя, что у меня существуют груди, бедра, живот. И это было настоящей катастрофой. Я поняла это в один из дождливых дней.

Мой семинар уже подошел к концу, но студенты не хотели меня отпускать, убеждая, что мы не разобрались с одной проблемой в наших рассуждениях. Как будто это вообще было возможно. С проблемой подчинения и угнетения отдельной личности в тоталитарной системе! Мы говорили о судьбе Тадеуша Боровского[9].

— Он оказался между двумя тоталитарными системами, как распятый на кресте. Одна рука была «распята» гитлеризмом. Тогда и родился томик рассказов «Прощание с Марией». Другую он сам протянул для распятия. Что на новоязе означало: писатель стал сотрудничать с молодежной прессой и реализовать в своем творчестве лозунг «тесного взаимодействия литературы с задачами культурной политики партии»…

— Но почему, почему так произошло? — спросил кто-то.

— Он прошел через ужасы Освенцима, ему показалось, что смерть отступила. А у нее просто поменялось лицо. Понял он это лишь третьего июля тысяча девятьсот пятьдесят первого года. Сперва утверждали, что это был несчастный случай, потом признались: писатель совершил самоубийство…

Тут кто-то еще задал вопрос:

— А вы, пани профессор, как справлялись со всем этим?

Вдруг я поняла, что не знаю, как ответить. Все с напряженным вниманием уставились на меня.

— Когда Боровский покончил с собой, мне было семь лет.

— Но потом ведь вам было двадцать.

Я кивнула.

— Ты ничего не понимаешь, — вмешался студент с первого ряда. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять: отличник. — Тогда за убеждения уже не требовалось платить жизнью.

— Вы в этом уверены?

— Ну… так учит история…

— А что история говорит о тех людях, у которых с самого начала был перебит хребет? — чуть ли не выкрикнула я. — Фашизм умерщвлял свои жертвы прежде всего физически, коммунизм был более коварен, он использовал стратегию паука. Опутать, подчинить, взять в плен и высосать изнутри. Возникало такое чувство, будто у тебя вместо сердца и легких рыбий пузырь в груди. Вам когда-нибудь приходилось задыхаться?

Отличник смотрел на меня чуть ли не со страхом. Все они на меня смотрели так, будто видели впервые в жизни. Можно сказать иначе: впервые обратили на меня свое внимание.

Мне всегда хотелось, чтоб она обратила на меня внимание. Как тогда, на ярмарке в храмовый праздник. Мы шли с ней между ярмарочных лотков. Было душно, солнце палило нещадно, и мама купила мне бутылку лимонада. Я жадно пила, запрокинув голову. Мама улыбалась. Теплый зеленый прищур глаз, обращенный ко мне, и только ко мне. Две косые черточки, разбегавшиеся к вискам, появились исключительно для меня лишь раз за все то время, что мы были вместе. С ним было по-другому. Достаточно было, чтобы он вошел и поставил на пол свой чемодан. И она с легкостью отдала эти приберегаемые, до сих пор ничьи косые черточки, за которые я так сражалась…

* * *

Я подошла к окну. Капли дождя густо залепили стекло. Небесная вода, расплываясь, прокладывала себе дорожки. И тут я заметила стоящего под деревом Александра в плаще с поднятым воротником. Его волосы были мокрыми. Я в испуге отпрянула от окна. В первый момент подумала, что это случайность. Потом до меня дошло: он тут, потому что ждет меня после занятий. Это было чем-то новым в наших отношениях. До сих пор наши встречи были обусловлены нашим соседством. Он стучался ко мне, я к нему. И даже если мы и выходили куда-то вместе, то это происходило по той же самой причине. Но то, что Саша стоял сейчас во дворике Сорбонны и под струями дождя ждал меня, казалось мне чем-то невообразимым. Я вдруг осознала, что, если сейчас выйду к нему, между нами все изменится. К таким переменам я не была готова. Быть может, мое бунтовавшее тело и было в состоянии соответствовать новым обстоятельствам, но я сама — нет. Пока не понимая, чего ждет от меня мое тело. Я никогда бы не отважилась продвинуться ни на шаг в отношениях с этим молодым мужчиной. Любой шаг означал бы приближение к физической близости. Этого я себе позволить не могла — и твердо решила после занятий остаться наверху, в аудитории. Он ждал меня довольно долго, все мои студенты уже высыпали на улицу. В конце концов, наверное, понял, что я не хочу спускаться к нему.

* * *

Молодой парень рядом со мной вытягивает из пачки сигарету, девушка берет ее и подносит к губам, нагибается в его сторону. Он, даже не привстав, щелкает зажигалкой. Ее вид, то, как она стряхивает пепел на блюдце рядом с чашкой, внезапно вызывает во мне отвращение. Я пересаживаюсь за соседний столик, который как раз освободился.