Книга Расколотый Запад - Юрген Хабермас

(Ь) Формирующая и действенно-распределительная политика является, конечно, не только результатом расширения ЕС за счет стран, вступление которых опять усиливает уже существующие различия в экономическом развитии (например, между Швецией и Португалией). И в пространстве Европы 15 стран также возникла потребность в координации, которой уже нельзя достичь на прежних путях «негативной интеграции» (Фриц Шарпф). Пока речь шла об институционализации равных рыночных свобод, было достаточным заставить правительства отменить конкурентные ограничения, т. е. заставить чего-то не делать. Сегодня наоборот. Правительства должны делать что-то, если они согласовывают свои действия на политическом поле, которое все еще остается под национальным управлением. Вследствие создания единого экономического и валютного пространства растет потребность в гармонизации, на которую правительства после саммита ЕС в Лиссабоне первоначально ответили неформальными соглашениями[23]. Планы действий и методы открытой координации (peer review, benchmarking, policy learning[24]) касаются не только таких политических областей, как рынок рабочей силы и экономическое развитие, но и центральных сфер национальной политики (иммиграция, юстиция и уголовное преследование). К. Оффе говорит даже о «ползучей европеизации социальной политики». Но и это усиливающееся переплетение национальных политик требует демократического расширения узкой базы легитимации. Однако перенос практики легитимации с уровня результатов на уровень совместной выработки политических программ, затрагивающих (пусть в разной степени) граждан всех государств-членов, вряд ли возможен, если не сложилось сознание принадлежности к одной и той же политической общности, которая выводит за рамки национальных государств, эту общность образующих.

(с) Третий вызов приходит извне. После окончания периода биполярного миропорядка Европа вынуждена заново определить свою роль в мире, и в особенности свое отношение к США. Начальные подходы к общеевропейской системе безопасности и оборонной политике, возможно, наиболее ясно характеризуют все пороги, о которые спотыкается сегодня процесс объединения. Без демократического формирования общеевропейского общественного мнения и общественной воли, которое осуществляется пусть и на национальной арене, но при взаимном наблюдении дискурсов, происходящих на других аренах, на этом символическом и интеграционно-действенном поле не возникнет общей политики, которую поддерживают все государства — члены Союза.

(2) Инициирование процесса движения к конституции следует рассматривать как попытку реагировать на эти вызовы. Новая конституция должна углубить интеграцию, укрепить коллективную способность Союза к действию и уменьшить дефицит демократии, о котором многие говорят. Правительства могли бы даже использовать саму конституцию в качестве инструмента для формирования европейской идентичности. Но это возможно только в том случае, если они пойдут на не лишенные риска и связанные с затратами времени изменения стиля своей прежней политики. Посредством референдумов они могут сделать самих граждан участниками процесса разработки конституции. Тенденция в данном направлении существует, тем более что дебаты о новой конституции поставили на повестку дня до сих пор не решенный вопрос о «целенаправленности» («Finalitat») процесса объединения. Этот деликатный вопрос о «телосе» всего дела объединения имеет два аспекта. Один — вопрос о политической структуре общности: какую Европу мы хотим? Другой — это вопрос о географической идентичности: где проходят дефинитивные границы Европейского союза? Проект конституции оставляет оба вопроса открытыми.

На вопрос «Какую Европу мы хотим?» трудно найти удовлетворительный ответ в измерении одного только конституционного права, потому что конвенциональных понятий государственного и международного права уже недостаточно. Представление о рыхлом союзе государств, который удовлетворяется функцией политического обрамления общего рынка и общей валюты, давно преодолено всей сетью наднациональных регламентации из Брюсселя и Люксембурга. Вместе с тем ЕС также весьма далек и от видения себя в качестве федералистски организованного государства для разных национальностей, которое в состоянии гармонизировать финансовую и экономическую политику своих государств-членов. Разумеется, проект конституции имплицитно признает национальные государства субъектами (Herren) соглашений, предоставляя им возможность свободного выхода. Но члены Конвента разработали «Конституцию» «от имени гражданок и граждан и государств Европы», так что глава I, § 1 начинается соломоновскими словами: «Руководствуясь волей гражданок и граждан и государств Европы вместе строить свое будущее, эта Конституция Европейского союза закладывает основы…» Конвент дал своему проекту соответствующее название «Договор о Конституции для Европы» и таким образом избежал спора о понятиях, с помощью которого специалисты по государственному праву так или иначе решали вопрос о суверенитете. С чисто юридической точки зрения вопрос о преимуществе европейского права над национальным решается не в пользу национальных государств, но политически дело обстоит не так просто.

Вопрос о границах, естественно, можно было бы урегулировать в конституции. Он остался открытым по политическим причинам. По-видимому, существует молчаливое соглашение о том, что пространство ЕС может быть расширено на Восток только за счет оставшихся Балканских стран. Все объединения, простирающиеся за этими пределами, должны регулироваться соглашениями об ассоциации. Поэтому фактически проблема обозначения границ заострена в связи с вопросом о вступлении в ЕС Турции, которая со времен Ататюрка относит себя к современной Европе. Этот вопрос можно оставить открытым со ссылкой на соответствующее решение Копенгагена и обычную процедуру вступления.

Можно говорить о том, что процесс разработки конституции не ускорил решения проблемы «телоса» и тогда, когда скрыто носимое с собой прошлое превратилось в тяжкий груз. Вопросы политической структуры и границ будущего Союза затрагивались внутри Конвента, но дискурс элит за закрытыми дверями не нашел отклика за пределами Брюсселя. Этот дискурс не внес ясности в разногласия по основополагающим установкам, подлинным мотивам, определяющим молчаливое противостояние между дружественным единой Европе и евроскептическим лагерями. Все это хорошо известно, но, боясь разбить европейский фарфор, все об этом молчат. Члены — основатели Союза считаются (кроме Берлускони) скорее сторонниками интеграции, в то время как Великобритания, скандинавские государства и присоединившиеся к ЕС восточноевропейские страны (которые, вполне понятно, гордятся своей только что обретенной национальной самостоятельностью), скорее, хотели бы сохранить межправительственный покрой Союза.

Спор между приверженцами интеграции и сторонниками межправительственных соглашений детально обсуждается в экспертных кругах, но его не выносят перед широкой политической общественностью как спор о целях и принципах. В дискуссиях о разделе компетенций между Союзом и государствами-членами, с одной стороны, и между парламентом, Советом министров и Комиссией — с другой, прежде всего, как кажется, важную роль играют два фоновых мотива: исторически укорененные представления о современном значении и роли национального государства и экономико-политические представления о порядке, в особенности о соотношении политики и рынка.