Книга Ода политической глупости. От Трои до Вьетнама - Барбара Такман

Недовольство вызывали абсентеизм и большое количество бенефиций, получаемых одним человеком, безразличие иерархов и все большее отдаление их от простых священников. Людей возмущали подбитые мехом облачения прелатов и их приближенных, их недовольство вызывали грубые и невежественные деревенские священники. Священнослужители позволяли себе держать любовниц и предаваться пьянству. Все это было источником негодования, потому что обычный человек считал, что священники должны быть чисты перед людьми и перед Богом. Где же простому человеку искать прощения и надеяться на спасение, если посредники сами погрязли в грехе? Люди чувствовали себя преданными: между ними и «представителями Бога» разверзлась пропасть. По словам помощника настоятеля монастыря Дарема, люди «изголодались по слову Божьему» и не могут получить от недостойных священников «истинную веру и моральные наставления, чтобы душа их обрела спасение». Многие священники «никогда не читали Старый Завет и Псалтырь», многие всходили на кафедру пьяными. Прелаты редко посещали мелкие приходы, не обучали деревенских священников, так что те не знали своих обязанностей, не ведали, как следует проводить ритуалы, и даже не знали, как причащать прихожан. Хотя критика в адрес клириков со стороны мирян и была запрещена, обличительные речи прихожане встречали восторженно. «Если проповедник произнесет хоть слово против священников или прелатов, спящие мгновенно просыпаются, скучающие веселеют, забывают и о голоде, и о жажде, а самые грешные в сравнении со священниками видят себя праведниками или святыми».

К XIV веку протест обрел форму и голос в диссидентских движениях лоллардов, гуситов, а также и в светских образованиях, таких, как «Братья общинной жизни». В отличие от официальной церкви, люди встречали здесь искреннее сочувствие. Впервые прозвучали несогласные речи, позднее протестанты громко заявили о разногласиях по многим вопросам: они отрицали пресуществление, отказывались от исповеди, критиковали продажу индульгенций, паломничество и преклонение перед святыми и реликвиями. Отделение от Рима не считали чем-то немыслимым. В XIV веке знаменитый доктор теологии Уильям Оккам уже представлял себе церковь без папы, а в 1453 году римлянин Стефано Поркаро возглавил заговор с целью свергнуть власть папы (впрочем, это был скорее политический, а не религиозный акт).

Несогласие подпитывали книгопечатание и распространение грамотности, особенно после знакомства с Библией на родном языке. За первые шестьдесят лет из-под печатного пресса вышло четыреста таких книг, и любой, кто умел читать, находил в Евангелии то, чего не слышал от епископов.

Сама церковь постоянно говорила о реформе. На вселенских соборах в Констанце и Базеле в первой половине XV столетия знаменитые проповедники каждое воскресенье рассуждали о развращенности и падении нравов, в частности, о симонии, о неспособности найти путь к христианскому возрождению, о крестовом походе против турок, обо всех грехах, разрушающих жизнь христианина. Они призывали к действию и принятию действенных мер. На соборах проходили бесконечные дискуссии, обсуждались бесчисленные предложения и издавались указы, имевшие отношение, главным образом, к диспутам между церковными иерархами и папством о распределении доходов и бенефиций. Они не снисходили до тех насущных вопросов, которые на самом деле срочно требовалось разрешить, от посещения епископами епархий до образования простых священников и реорганизации монашеских орденов.

Высокопоставленные священники не были столь уж индифферентны; среди выступавших за реформы были аббаты, епископы, даже кардиналы. Папы иногда тоже откликались. По приказам пап Николая V и Пия II в 1440-х и 1460-х годах были разработаны программы реформ. Убежденный реформатор и проповедник, германский кардинал и легат Николай Кузанский представил свой план Пию II. Николай Кузанский говорил, что реформы необходимы для обращения всех верующих, начиная с папы, в подобие Христа. Его коллега-реформатор, епископ Доменико де Доменичи, автор трактата о реформе, написанного им для того же папы, настроен был столь же решительно. Бесполезно, писал он, говорить бесчестным принцам о святости папства, потому что порочная жизнь прелатов и курии вызывает возмущение мирян и они называют церковь «Вавилоном, матерью прелюбодейства и гнусности на земле».

На конклаве, собравшемся в 1464 году для избрания преемника Пия II, Доменичи заявил, что на эту проблему следует обратить внимание Сикста и его преемников: «Достоинство церкви, как и ее авторитет, должны быть восстановлены, необходимо поднять мораль, добиться торжества справедливости, восстановить веру», вернуть папские земли и «поднять верующих на священную войну».

Шесть ренессансных пап относились к этому перечню с прохладцей. Реформе мешало отсутствие поддержки, церковная иерархия и папы испытывали к ней неприязнь, а объяснялось это тем, что в существующую систему были встроены возможности для их личного обогащения. Они считали, что реформа лишает папство независимости. Революционное движение набирало силу на протяжении столетия, со времен гуситского восстания, но церковные сановники этого не замечали. Они рассматривали протестное выступление не более, как бунт, который надо подавить, и полагали, что оно вряд ли им чем-то серьезно угрожает.

Тем временем новая вера, национализм и вызов со стороны поднявшихся национальных церквей подтачивали владычество Рима. Из-за политического нажима и договоренностей, ставших необходимостью во времена схизмы, право назначать священников в епархии, которое было важнейшим источником власти и доходов папства — и которое Святейший престол узурпировал у местного духовенства, обладавшего им изначально, — постепенно либо переходило к местным сюзеренам, либо назначения осуществлялись по их указке или в их интересах. Под давлением обстоятельств и в результате политических торгов Рим во многом утратил свое влияние на Францию, Англию, а потом и на империю Габсбургов, на Испанию и другие государства.

Как ни удивительно, но в эти годы зло шло рука об руку с добром: на времена политической и моральной деградации пришелся необычайный расцвет искусства. Открытие античной классики, которой было свойственно опираться на возможности человека, а не на призрачную Троицу, стало толчком к развитию гуманизма, особенно в Италии, где произошел возврат к античному национальному искусству. Внимание к земным ценностям означало отход от христианского идеала отречения и завещанного церковью полного подчинения слову Божьему. Итальянцы настолько влюбились в языческую античность, что стали испытывать меньшую приверженность христианству. Как писал Макиавелли в «Рассуждениях о первой декаде Тита Ливия», религия «почитает высшее благо в смирении, в самоуничижении и в презрении к делам человеческим; тогда как религия античная почитала высшее благо в величии духа, в силе тела и во всем том, что делает людей чрезвычайно сильными».[8]

Гуманизм второй половины XV века, сменивший депрессию и уныние уходящего средневековья, сопровождала новая экономическая инициатива. Это явление объясняли по-разному: говорили об изобретении печатного станка, расширившего доступ к знаниям и идеям; о научных достижениях, содействовавших пониманию мира; о новых технологиях в прикладных науках и новых методах финансирования капиталистического производства. Благодаря новациям в мореплавании и кораблестроении развивалась торговля и расширялись горизонты. Монархии опирались на новую централизованную власть, вышедшую из угасавших средневековых коммун, а растущий национализм прошлого века задал ей импульс к развитию. Открытие Нового Света и кругосветные путешествия подарили людям беспредельные возможности. Кто знает, было ли это совпадением в загадочном течении времени, однако произошел поворот, и начался период, который историки окрестили «ранним Новым временем».