Книга Чайная на Малберри-стрит - Шэрон Оуэнс

В тот день в кафе вошла состоятельная на вид женщина и поинтересовалась у Пенни, не передавали ли ей журнал. «Журнал по дизайну интерьеров, с фотографией большого антикварного шкафа на обложке», — объясняла женщина, ее большие серые глаза переполняло беспокойство. Пенни была так поражена красотой женщины, что не особо вслушивалась в ее вопросы. Макияж был безупречным, дымчатые тени нанесены от края верхнего века до аккуратно оформленных бровей. Пенни всегда подмечала такие детали, она точно знала, что эта косметика не из дешевых, продается в красивых упаковках в больших универмагах. От запаха дорогих духов у нее чуть голова не пошла кругом. Какой-то женский инстинкт заставил Пенни оглянуться вокруг и убедиться, что Дэниела нет поблизости.

Вся одежда на женщине была из бархата сливового цвета: пальто до пола, отделанное по кромке бисером, большая мягкая шляпа и шарф с вышивкой.

— Так вы не находили?

Конечно, находили, но только Пенни очень не хотелось отдавать журнал.

Женщина объясняла, что именно этот номер ей особенно дорог. Единственный сохранившийся экземпляр ее первого журнала, который она сама от начала до конца подготовила к выпуску. Десять лет назад. Пенни даже не разглядела дату на обложке.

— Вы уверены? — Пенни очень хотелось оставить красивый журнал себе. — Что-то не припомню, чтобы находила тут старый журнал.

— Нет-нет, он совсем не похож на старый. Потому что интерьеры, которые там сняты, не устарели, они прекрасны во все времена! — воскликнула женщина, убирая выбившуюся прядь волос за маленькое, аккуратное ушко. — Он должен быть где-то здесь! Меня обслуживал очень симпатичный мужчина. Может быть, журнал у него? Может, мне лучше у него спросить?

Так дело не пойдет, подумала Пенни.

— Подождите минуту. — Пенни не слишком убедительно сделала вид, что роется под прилавком. — Ах, вот же он… — Она неохотно протянула журнал женщине. Нужно уметь проигрывать.

— Спасибо, большое вам спасибо! Вечно я все теряю, — поблагодарила женщина и заказала чашку травяного чая.

Пенни наблюдала за ней из кухни и гадала, понравилась ли она Дэниелу. Он даже не упомянул о ней.

Одета хорошо, очень хорошо. Судя по всему, намного состоятельнее, чем обычные посетители их кафе. И акцент какой-то странный: смесь белфастского с нью-йоркским. Это и понятно, в конце концов, она в издательском бизнесе, рассуждала Пенни. Разъезжает по миру, живет то тут, то там, останавливается в дорогих красивых отелях, как тот, с красной гостиной. Интересно, как ее занесло сюда, в их захудалое кафе. Надо надеяться, она не ресторанный критик и не готовит обзор о белфастских забегаловках.

Пенни и Дэниел не разговаривали друг с другом всю неделю. Если и общались, то строго по делу — уточнить заказ клиента.

Дэниел надрывался целый месяц, выполняя львиную долю работы. Но потом не выдержал и в середине февраля нанял уборщицу. Ее звали Крошка Мэри, но друзья, по ее словам, называли ее Мэри Чистюля. Она приходила каждый день после полудня, и меньше чем через час кафе сияло чистотой. Пенни поражалась, как ловко и быстро Мэри справляется с уборкой: сильными, ритмичными движениями она водила шваброй по полу и никогда не терла одно место дважды. И самое удивительное, полы выглядели намного чище, чем когда их мыла сама Пенни. С ее лица стала сходить усталость, она снова начала улыбаться и каждый день с нетерпением ждала появления Мэри. Она платила ей прямо из кассы и старалась не замечать, какой несчастный вид у ее мужа.

Мэри понимала, что в семье Стэнли не все гладко, но вмешиваться и давать советы было не по ее части. Ей платили за уборку кафе, и она делала свое дело. Она слыхала что-то про кражи из гостиницы, про Дэниела Стэнли и его чудачества. Поговаривали, что его вырастила сумасшедшая тетка, которая пятьдесят лет ходила в одном пальто, и что он и сам деньгами не расшвыривался.

Но Мэри была не из тех, кто болтает лишнее.

Глава 8

Бренда участвует в выставке

Бренда Браун была в приподнятом настроении. Ее бледное лицо светилось надеждой, когда в пять часов она вошла в чайную «У Малдуна» и заказала сэндвич с сыром и маринованными огурцами, острые кукурузные чипсы и большую колу со льдом и лимоном. Поглощая ужин, она писала письмо ручкой с золотыми чернилами.

28 февраля 1999 г.

Дорогой Николас Кейдж!

Дошло ли до тебя мое последнее письмо?

Я все жду фотографию с автографом. У меня для нее приготовлена серебряная рамка.

Я тебе уже писала, что я художник? Скоро в местной галерее будут выставлены мои последние работы. Я и еще несколько выпускников сняли галерею в складчину на две недели, и каждый представит по пять вещей. Мы никак не могли решить, кто, что и куда будет вешать. Каждый претендовал на большую стену напротив окна. В результате она досталась Тому Райли-Данситу. Он заявил, что свет из окна — неотъемлемая составляющая его скульптурных композиций и эта стена ему жизненно необходима. Вечно он строит из себя невесть что. А сам делает из выхлопных труб большие вопросительные знаки, вот и все творчество.

Остальные сейчас в галерее, бегают с банками белой эмульсии, суетятся. На участке стены, который достался мне, тоже была выбоина, но я заделала ее специальной липкой лентой, а потом закрасила.

К письму прикладываю открытку с моей картиной «В ожидании траурной процессии». Она о похоронах подростка, погибшего во время уличных беспорядков. Том Райли-Дансит сказал, что картина скучная, невыразительная и вообще некомильфо.

А я ответила ему, что он-то сам сваривает куски старого хлама и выдает это за современное искусство, потому что слабо рисует. На втором курсе он провалился на рисунке с натуры, но я не стала никому об этом рассказывать, чтобы не ставить его в неловкое положение.

Тебе нравится картина? Видишь, в толпе много симпатичных девушек, которым он, мертвый парнишка, нравился. Картина о том, что бы он сделал, сколько бы всего узнал, если бы жил в другое время и в другом месте. О том, что насилие — это тупик.

Я подумываю сменить имя на какое-нибудь другое, более загадочное, чем Бренда Браун. Какое-нибудь чисто ирландское имя, при упоминании которого все сразу бы представляли наследницу старинного аристократического рода, с огромным состоянием и вольнолюбивым нравом.

Может быть, Аойфе Фицджеральд-Конвей?

Или Джеральдин Мерфи-Магуайер.

Может быть, я трачу время на ерунду.

Перед началом все соберутся у меня подзаправиться, то есть, я хочу сказать, в честь открытия выставки мы немного выпьем.

Скорее всего я, как обычно, надену черный брючный костюм и белую блузку, зачешу волосы назад и приглажу гелем. Без определенного пола и вне времени. Побольше темных теней, и никакой помады. Меня вряд ли назовешь сексуальной. Но мне нравится думать, что я обладаю некой своеобразной красотой. Которая не сводится просто-напросто к внешним данным. (Надеюсь.)