Книга Однажды в Париже. Наблюдая за парижанками. - Жиль Мартен-Шоффье

В воздухе чувствовался аромат жасмина — может быть, он шел от свечей, но я не была в этом уверена и не хотела выяснять, может ли жасмин цвести в начале февраля в полутора тысячах километров к югу от Парижа. В любом случае, не думайте, что я могу отличить запах жасмина от запаха флердоранжа или запах скошенного сена от запаха навоза. Лучше говорите со мной о сравнении метро Лондона и Парижа или о духах «Жики» и «Мицуко», здесь я чувствую себя в своей тарелке и различаю категории. Когда я нахожусь за городом, у меня возникает впечатление, что я попала в костюмный исторический фильм. Сегодня вечером мы определенно были погружены в атмосферу Старого порядка. Бог знает, почему Брюс согласился поужинать с Жан-Пьером Ренаром.

Вам неизвестно это имя, я его тоже не слышала, но в мире музыки Ренар знаменит так же, как Билл Гейтс в информатике. На протяжении двадцати лет он входил в руководство большинства крупнейших многонациональных звукозаписывающих компаний. Последний штрих: за три месяца до встречи с нами в Италии он побил все рекорды такого рода, покинув компанию «Континенталь», фирму Брюса, с чеком на 10 миллионов евро. Несомненно, деньги он получил не в благодарность за хорошую и верную службу. За три года акции «Континенталь» упали в цене на 60 процентов, реализация находилась в стагнации, и несколько звезд покинули компанию, больше не фигурируя в ее каталоге. Единственным бесспорным успехом Ренара было сокращение за счет увольнений на 30 процентов расходов компании на выплату зарплаты в Европе — он был президентом «Континенталь Европа», то есть на иерархической лестнице стоял выше Оливье. Он был самим воплощением безупречной версии палеолитического и одновременно авангардного капитализма: Уолл-стрит для патронов и Украина для рабочих.

Все это я узнала от Брюса. Накануне, когда он заметил Ренара у бассейна, он спрятался, закрыв лицо газетой. Напрасные усилия: тот засек нас и — как будто заметив, что у бассейна валяется выигрышный лотерейный билет, — взял курс прямо на нас. Точнее, на Брюса. Я не фигурировала на экране его радара. Ренар уселся рядом с Брюсом и пустился в бесконечные рассуждения; говорил он пещерным голосом, который шел как будто из недр земли. Ренар прошелся по всему кругу шоу-бизнеса, и это было весьма забавным и познавательным. От его острого глаза не укрылось ничего смешного, в его памяти сохранялись все анекдоты, его сеть продолжала информировать его о каждом проекте. Для каждого персонажа у него было свое четкое определение. Об Оливье, особом предмете его иронии и патроне «Континенталь Франс», он, например, заявил следующее: Брюс может полностью рассчитывать на него вплоть до того дня, когда действительно возникнет в нем нужда. Я помню эту формулировку, потому что наша история вскоре доказала ее обоснованность. Но не думайте, что Ренар обращался ко мне. Я могла бы упасть в обморок, перерезать себе вены, снять купальник — все равно он бы этого не заметил. Месье видел только Брюса, тридцать золотых дисков. По крайней мере, до того момента, когда стал прощаться. На солнце стало жарко, и он предпочел пойти в тень. «Потому что у меня очень чувствительная кожа». И тут я подала голос:

— Ну что же, хорошо, по крайней мере, что у вас есть хоть что-то чувствительное. Как следует берегите ее. И гуд бай.

Внезапно людоед из сказки трансформировался в ангела, подпав под чары того, кто напал на него. И стал извиняться: он-де не знал, он не представлял себе… Я быстро окатила его ушатом холодной воды:

— Чего вы не представляли? Что у Брюса может быть спутница? Что там нашептали на счет него ваши источники информации?

Ничего, конечно. Каскады долларов, которые сопровождали Брюса, заглушали звуки источников злословия. А Ренар собирался вновь всплыть на поверхность в этом бизнесе и по возможности отнять Брюса у «Континенталь», бывшей своей фирмы, которую он ненавидел теперь, после того как ее обчистил. Лев рыкающий покинул свое логово, чтобы ответить мне.

— Не принимайте меня за какого-то средневекового монстра. Брюс — мой старый партнер по игре, и, если бы я понял, что вы его спутница, я выразил бы вам свое почтение. Я полностью доверяю его вкусу. Это его фатальное оружие. То, что он выбрал дочку Жаклин Кеннеди вместо обычной безмозглой модели, с которыми встречаются поп-звезды, меня окончательно убеждает в том, что у него безошибочное чутье. К тому же, если вы простите мне мою грубость, я счел бы за честь пригласить вас обоих на ужин завтра вечером…

Брюс согласился. И вчерашний номер повторился. Ренар ужинал с Брюсом, а мы, две телки, смотрели на них. Ренар тоже пришел со спутницей, с настоящим призраком: это была сама мадемуазель Анорексия. Вместо живота у нее была впадина, по краям которой выпирали косточки бедер девочки-подростка, досыта напичканной журналами для панков. Если представить, как она делит ложе с этим монгольфьером, то получится иллюстрация эпизода хоррор-шоу. Но видела ли она хоть что-нибудь? Не уверена. Сев за стол, она погрузилась в свои грезы. Когда Брюс предложил налить ей бокал вина, она подняла глаза к небу, так, что они как будто выкатились у нее из орбит. Ренар сказал, что Дженнифер пьет только кока-колу лайт. Потом он забыл о ней, а заодно с ней и обо мне. Лишь Брюс интересовал его. Ренар хотел во что бы то ни стало вовлечь того в свою борьбу с компьютерными пиратами, скачивающими бесплатно музыку в Интернете. Это был уже не просто бизнесмен, а его ремейк, бизнесмен в квадрате, в десятой степени. Его не интересовали ни обстановка, ни вино, ни еда, ни две женщины, которые сидели между ним и Брюсом. Только проекты занимали его ум. Это было беспредельное хамство. Но я даже не стала делать попыток перевести разговор на рельсы обычного цивилизованного обеда архицивилизованных мужчин и женщин начала третьего тысячелетия. Оставив свои идеи о хорошем воспитании при себе, я погрузилась в свои собственные грезы.

Ни кваканья лягушек, ни стрекотания кузнечиков, ни металлического стрекота цикад — анонимное молчание таилось в окружавших нас сумерках. Я стала размышлять, что же нравится мне в Брюсе. Сначала его шея, очень длинная, очень тонкая. Его улыбка. Его волосы, падающие ему на глаза. Но особенно его голос. После недели, проведенной с Брюсом, его подлинная личность оставалась скрытой за его шармом. Этого, кстати, он и хотел. Он ухаживал за своей внешностью с утра до вечера, но затем, днем и ночью, он окружал ее тайной. Жить с ним значило видеть, как он надевает сначала одну маску, потом другую. Добиться от него признания, что ему нравится и что не нравится, было практически невозможно. Как будто бы он был японцем. Брюс ни о чем не высказывал суждений. Чем больше времени я проводила с ним, тем больше он скрытничал. Он возводил стену молчания между собой и другими, как некоторые захлопывают двери. Если я задавала ему слишком личный вопрос, он замыкался. Его отец, мать, первая жена — все эти темы были табу. Боясь, что его захлестнет поток откровенности, он не делал никаких признаний, замыкался в себе, подолгу молчал. Если я насмехалась над этой стыдливостью с большой буквы, он осаживал меня: «Прекрати, не надо принимать меня за Пэрис Хилтон». Мне это было нетрудно. Короче говоря, я была, скорее всего, очарована им. Рядом с Ренаром это выглядело забавно.

А тот все искал себе союзников, чтобы объявить войну флибустьерам из Интернета. Уйдя из «Континенталя», теперь он стремился возглавить профессиональный союз и развернуть крестовый поход против компьютерных пиратов. Но он хотел завербовать в свои ряды артистов, чтобы охота за украденными миллиардами была связана с культурой. Не стоит и говорить, что Брюс тормозил его на все железки. Он потратил двадцать лет на то, чтобы приобрести имидж небрежного денди, который загребает деньги, сам того не желая. Зачем ему превращаться в судебного пристава, топающего ногой, чтобы заставить платить подростков, которые скачивают его песни из Интернета на свои компьютеры? Верный себе, он предпочитал оставить грязную работу звукозаписывающим фирмам или своим молодым коллегам, чьи сейфы не набиты деньгами, как у него. Однако Ренара ничто не обескураживало, даже притворное возмущение.