Книга Чудовище и красавица - Анастасия Комарова

«Ничего, обойдутся», — злорадно подумала Оля и зажмурилась от эха, еще более злорадного. А ведь и действительно обойдутся. Она вдруг поняла это отчетливо и полно, вспомнив хлопотливую свекровь, своих родителей и Сашу, не мыслящего жизни без родной дочурки.

«Ну и хорошо», — с обидой решила она.

Она прилежно растравляла в себе обиду и злость. Особенно злость — от злости у нее все и всегда получалось гораздо лучше. От злости она поступила в институт через шесть лет после школы, когда родители уже махнули на это рукой, сосчитав все седые волосы, приобретенные в борьбе с дочерью за высшее образование. Со злости родила, когда врачи твердо сказали «нет». Только со злости выглядела так, что врагам оставалось лишь улыбаться, давясь завистливыми слезами. К сожалению, она слишком редко злилась — просто не было поводов. Слишком редко, и это отлично видно по результатам, которых она добилась, вернее — по их отсутствию. Однако откуда взялась шалая уверенность, что сегодня ее злости хватит на то, чтобы изодрать в клочья надувной круг везения и благополучия?

Современный французский шансон безукоризненно подходил этому месту, в котором демократический шик нисколько не диссонировал с богемной избранностью посетителей. И даже блестящие капли стекали по витражам неторопливо и изысканно, как в клипах Стинга.

Оля отпила глинтвейна, заказала карпаччо. И стала уже почти спокойно и не без любопытства разглядывать мягкую воронку, в которую с таким удовольствием кидали время, деньги и кураж все эти существа, что окружили ее возбужденной, томно-доброжелательной и немного тщеславной атмосферой. Их объединяли крепче любого инстинкта тяга к свободе и надежда на плен — в этой незнакомой стае Оля была не самой чужой особью. Сидя в затемненном углу за маленьким столиком, пуская дым колечками, она чувствовала себя героиней Саган. Интересно, часто ли к ним заходят дамочки посидеть-поужинать в одиночестве? Много ли таких, как она, — ненормальных, неприкаянных, не знающих, чего им нужно?

Прозрачно-красный, словно леденец, ломтик мяса задрожал на вилке, растаял во рту, мгновенно превратился во вкусную слюну, оставив после себя приятное удивление, а на языке — аппетитный, сладко-кислый привкус маринада.

Макая тминную булочку в соус и с ожившим интересом изучая меню, Оля постепенно осознавала себя по эту сторону стекла. И чем-то ей это нравилось. По крайней мере, начинало нравиться. А там, в холодной, слепящей огнями темноте, люди спешили домой, к теплому ужину, к детям, к школьным тетрадям в клеточку, к любимым, без которых нельзя прожить лишнюю минуту. Когда-то она тоже так бежала. И теперь вдруг ощутила мгновенную зависть уже к ним, тем, которые зябнут под мелкой в свете неона серебряной мокрой пылью.

«Где-то есть люди, у которых есть сын и есть дочь…»

Чего только в жизни не бывает, оказывается, можно иногда кусать пальцы, сдерживая слезы от зависти к себе самой.

Чего только не бывает в жизни, хорошо, что все в ней мало-помалу сходит на нет. Сигарета, вино, эстетика места положили ей на плечи теплые руки, как старые, все понимающие друзья, и она охотно расслабилась, отяжелела под грузом их сомнительной заботы. И неминуемо тоска стала растворяться в глинтвейне и улетать, оседая вместе с выдыхаемым дымом на стильный подвесной потолок.

«Идиотизм какой-то! Это осеннее обострение… Надо просто купить витаминов, просто сходить в бассейн. Сейчас вот поужинаю и уйду. Не буду сегодня ничего готовить — пусть посидит на сосисках, раз такой деловой…» — думала Оля, в самом деле намереваясь уйти.

Она бы так и сделала. Если бы цельную ткань первой за день здоровой мысли не рассек надвое голубой скальпель чужого взгляда. На миг ей почудилось, что она видит свое отражение, которого не нашла в зеркале у гардеробной. То же узкое, бледное, совсем потерянное лицо. Тот же рассеянный вид, и вызывающая сострадание скованность плеч, и мучительная сдержанность жестов. Он выглядел так, будто ему здесь было не по себе. Будто он хотел уйти и страдал, не решаясь встать из-за столика, будто жалел о прошлом и боялся будущего… Словом, он выглядел так, как она себя чувствовала.

Он был один. Собственно, он был единственным здесь одиночкой. Кроме нее, разумеется. Он пил водку, ел мясо, смотрел в окно, говорил по телефону и кого-то ждал. Так подумала Оля сначала, когда, быстро взглянув на него, так же быстро опустила глаза, не желая выглядеть неумелой стареющей охотницей за мужчинами. Это уже потом, а впрочем, довольно скоро, ей стало понятно, что он никого не ждет. Он так же, как она, выпадал из окружающего контекста, в таких местах можно быть любыми — неадекватными, пьяными, развязными или деловыми, но все же не такими задумчивыми, не такими натянутыми, не такими бледными, не такими несчастными. Почему она сразу решила, что он несчастен? Вероятно, ей так хотелось — думать, что не она одна сбежала сюда, прячась от своего рая. А в общем, было похоже, что так оно и есть — по крайней мере, он выглядел довольно несчастным в те моменты, когда не разговаривал с официанткой или не встречался глазами с ней. А он встречался с ней глазами, и чаще чем случайно. Он глядел на нее исподлобья опасливо, изучающе и заинтересованно. Узнал? Наверное. Почему бы нет — она ведь его узнала.

Узнала в основном мокрые, цвета грязного льна пряди, по-мальчишески свисающие на лоб и глаза. Это был тот самый парень. Это он вышел из BMW, не навороченного, но и не старого, как раз такого, какого нужно. В самый раз, в общем. Она мельком отметила это уже тогда, и автоматически поставленный диагноз был благоприятным. Дорогая машина и более чем скромная одежда — ее уровень, таких людей она любит, с такими общается, с такими чувствует себя спокойно и хорошо. У них пафос безжалостно принесен в жертву комфорту, и все — от внешности до манер — демонстрирует стойкий иммунитет к снобизму. Да, собственно, таким было или стремилось быть все ее окружение, ее и Сашкины друзья — плюс-минус, с небольшой разницей — считали себя представителями мифического, как Летучий Голландец, среднего класса.

И когда в очередной раз они встретились тревожными взглядами, совершенно неудивительно, что она улыбнулась ему. А когда в зале поднялась легкая, но раздражающая, сбивающая с приятного ритма суета, вызванная компанией слегка взвинченных топ-менеджеров, возмущающихся отсутствием свободных мест, неудивительно, что он оказался сидящим напротив, улыбаясь тонкими губами и извиняясь наглыми, уверенными в своем обаянии голубыми внимательными глазами.

Он был, бесспорно, обаятелен, но не только поэтому она ответила «да, конечно» на его просительное «можно к вам?». Не только поэтому. Ей понравился, просто и необъяснимо, как что-то родное и давно забытое, этот тон, эта его манера — скромность, которая может позволить себе быть беспредельно скромной от сознания своей милой неотразимости. Он спросил: «Можно к вам?» — и она мгновенно вспомнила себя лет в шесть. Рафаэлевский херувим с каштановыми локонами, она могла кому угодно вот с таким же выражением на лице сказать: «Можно?», ну, к примеру, конфетку… Ответ был очевиден, так же как сейчас ее ответ.

Он тихо назвал ей свое имя, такое же звенящее, натянутое, готовое порваться, как и он сам. Молодого человека звали Антон, и был он не так уж молод. Они оказались ровесниками. И взаимно удивились этому факту, который выяснился довольно скоро.