Книга Вне закона - Валерий Махов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Антон выстрелил первым, и Кузнецов, даже не дернувшись, словно принял в себя не пулю, а что-то нужное и приятное, опустил голову на грудь. Пистолет Кузнецова, так и не снятый с предохранителя, выпал из руки на пол.
Антон застыл на месте и впал в забытье.
Лена же, напротив, как будто делала это не в первый раз, бросилась к Кузнецову, проверила пульс аккуратным прикосновением пальца, вздохнула, покачала головой и подошла к Антону.
Ей с трудом удалось забрать у него пистолет. Она протерла рукоятку и всунула пистолет в руку мертвого Кузнецова. Ей показалось, что его холодные пальцы пожали ее руку, и она чуть не закричала. Но это была, наверное, последняя судорога. А может, померещилась и она.
Потом она открыла несколько шкафов и из одного достала папку с надписью «Вадим Голицын», после чего, подхватив с ковра не снятый с предохранителя пистолет и бросив рядом с телом гильзу от точного выстрела, взяла Антона за руку, и они быстро выбежали из комнаты.
Уже в машине, увидев выражение лица Антона, Лена повернулась к нему и резко дала звонкую пощечину.
Антон, скорее от неожиданности, чем от боли, вернулся на грешную, но такую родную землю.
– Лена, ты что?!
– Нет, это ты что?! У тебя, похоже, ступор. Ты же воевал, Антон, да и в ментуре пострелял немало. Что же сегодня? Ты что, пенсионера безоружного в сквере на лавочке подстрелил? Да если бы ты не успел, он бы нас обоих там уложил, а потом бы вызвал ментов и заявил о попытке ограбления. Или придумал бы еще что-нибудь пооригинальнее.
– Да я, Лена, все понимаю, но что-то здесь все равно не так.
– Ты мне сейчас, Антоша, напоминаешь Остапа Бендера, сдавшего чемодан с деньгами на почту. Но не в тот момент, когда он любовался собой и своим поступком со стороны, а в тот, когда вдруг понял, что потерял свой статус. Потерял в одну секунду то, к чему так долго и мучительно, через потерю любви, смерть друзей, гибель «Антилопы» шел долгие месяцы. А дальше, Антон, была длинная и унизительная сцена с баночкой «райских яблочек». Так вот, пока мы не дошли до нее, давай остановимся. Что случилось, то случилось. Я жива, слава Богу, старик мертв. Теперь на пути у нашего счастья остался один международный экономический кризис. То есть то, что бездарные политики придумали, чтобы оправдать собственные ничтожество и никчемность. Кузнецов – это серьезно, а кризис – это так, сущий пустяк. Спасибо тебе, мой защитник и повелитель.
Майор Дубцов тяжелым, плохо похмеленным взглядом долго смотрел в одну точку и не знал, что ответить.
– Повторяю вопрос: «Кто мы? Куда мы идем? Что движет нами?» – Голос Кротова доносился откуда-то издалека. Будто бы с другого берега быстрой черной реки, чтоб она высохла.
Оба знали, что такое «афганский синдром», не понаслышке. Оба отдали свой интернациональный долг с процентами. И сейчас, сидя в подвале одного подшефного кафе, офицеры напивались и, по извечной традиции русского нетрезвого народа, вначале измерили градус взаимного уважения, а затем решили наконец разобраться, кто же все-таки виноват, ну а если водка не ряженая, то заодно и выяснить, что делать.
– Да что ты, Коля, заладил, как замполит на собрании первички: «Повторяю вопрос, повторяю вопрос»? Давайте-ка еще по сто граммов, и придет ясность. А то я до сих пор вчерашний бухенвальдский набат в голове слышу.
– Да не вопрос, Ваня. Выпить-то не проблема. А вот прояснится ли ситуация, не знаю. – И Кротов разлил по бокалам прозрачную, холодную надежду на все хорошее. – И вообще, чем философию разводить, капитан Кротов, сказали бы лучше тост. А то прямо как басурманы какие-то – пьем и не знаем, за что.
– За русский проект. Чтобы все получилось.
Они выпили, крякнули, закусили. «Вот сейчас самое то», – подумал Дубцов.
– Послушай, Ваня, вот ты все философствуешь, рассуждаешь, а почему, к примеру, на работу забил последнее время?
– Дак ты, Коля, тоже не стахановец, как я погляжу. И Голицын не Кривонос, и Ленка не Паша Ангелина. Все мы с приходом нового руководства к работе поостыли. Вопрос только в том, а почему? Почему простые люди должны страдать, Коля, из-за того, что тебе не нравится лысина нового начальника?
– Да что ты, Иван, к лысине этой прицепился? Меня не плешь раздражает, а фальшь. Мастырок не люблю. Мне либо серебряный, либо золотой. Посеребренных и позолоченных не люблю. Многих «звезд», прости господи, матери после роддома без париков видели. Сошел с эстрады, умойся, выйди из образа, самим собой стань. Так нет, всю жизнь в образе. Тошнит уже от лицедейства фарисейского. Немного ведь, Ваня, хочу. Чтобы мужики на мужиков похожи были, а бабы на баб! Ведь не свободные мы художники, Ваня. Мы псы государевы. Мы в особых приказах работаем. Мы и устать можем, и ошибиться. Вот тут и важно, чтобы Потапов был, а не Марчук. Чтобы не карьерный молокосос с чистоплюйскими выходками, а старый мудрый лис. Давай, Ваня, еще по одной за здоровье всех честных и бедных ментов выпьем.
Они выпили, обнялись и затянули свою любимую ментовскую колыбельную.
Если я заболею,
К врачам обращаться не стану,
Обращаюсь к друзьям
(Не сочтите, что это в бреду):
Постелите мне степь,
Занавесьте мне окна туманом,
В изголовье поставьте
Упавшую с неба звезду.
Чем ниже опускалась Лена, тем выше взлетал Антон. Все в этой женщине было великолепно. Ее красота, ее обаяние, ее ум, ее чувство юмора, чувство меры и ее чувства, меры и границ не знавшие, – все в ней было не от мира сего. Чем больше она открывалась, тем большей загадкой становилась.
Победить ее было немыслимо. Проиграть ей было счастьем. Вот и сейчас она будто бы вдувала в него какую-то нездешнюю радость. Любое прикосновение ее губ и языка посылало по телу Антона электрические мощнейшие заряды. Пока ее рот, этот концерн, выпускающий счастье, не выпускал Антона из своего тепла, Антон думал, что все лучшее в его жизни уже происходит. Но стоило этой рыжей язычнице сесть сверху, и Антон узнавал все прелести амазонского матриархата.
Взмыленная после смертельной скачки, упавшая сверху и засыпавшая его блаженную улыбку мокрыми рыжими волосами, она через минуту снова спускалась по нему, как по склону, вниз, и он снова выл и стонал от счастья. Щедрая без остатка, сильная и неутомимая, она готова была ласкать его бесконечно.
– Я сейчас кровью буду кончать, – взмолился Антон. – Давай хоть часок поспим. О часе сна и о стакане сметаны я мечтаю, как евнух о фаллоимитаторе.
– Экий ты капризный, Антон. Небось прежних своих телок ублажал побольше, чем несчастную, опостылевшую жену.
– Лена! Ты видела фильм «Если невиновен, отпусти»?
– Антон! Я видела фильм «Загнанных лошадей пристреливают, не правда ли?»
