Книга Дорога домой - Бриттани Сонненберг

– Позвольте спросить вас, – обратилась к ней фрау Мюллер, когда мужчины заговорили о делах. – Почему американцы постоянно улыбаются, даже если улыбаться нечему? Как сейчас? Почему вы улыбаетесь? Я никогда не видела вас другой. Вы и впрямь счастливы все время?

Элиз улыбнулась еще шире и рассмеялась со всей непринужденностью, на какую была способна, пожала плечами и сменила тему, лишь подтвердив своей реакцией предположения фрау Мюллер, как с ужасом осознала позднее. Когда подали десерт, Элиз обдумала данное обвинение. Неужели она действительно постоянно улыбается? Конечно, она не всегда счастлива. Какое оскорбительное предположение. Но как это опровергнуть? Она взглянула на Криса. Он улыбался начальнику, кивая в ответ на рассказываемый анекдот, и выражение его лица вдруг показалось Элиз идиотским.

Сославшись на вымышленную головную боль, она рано ушла домой. Лежа на кровати, положив руку на живот – в тот момент она была уже три месяца как беременна Ли, – Элиз поклялась, что не станет заставлять своего ребенка быть радостным. Что всегда говорила Ада?

«Я хочу, чтобы эта подковка перевернулась. Считаю до пяти. Раз. Два. Так-то лучше».

После того обеда с Мюллерами Элиз пыталась отслеживать, когда улыбается и почему. В итоге это оказалось изнурительным, тяжелым упражнением, и Элиз с радостью покончила с ним, едва они вернулись в Штаты, где она могла улыбаться столько же и так же глупо, как все остальные.

Правда, нельзя сказать, чтобы эти улыбки, включая ее собственную, не бесили ее в иные дни со времени возвращения. И это не единственная аллергия, развившаяся у Элиз по отношению к родине. После их первых поездок за океан, в Лондон, она все более критически смотрела на США. Несусветные порции еды в ресторанах. Смертная казнь. Шоу Опры. Но в Гамбурге, обсуждая подобные темы с немцами, даже будучи на их стороне, Элиз интуитивно улавливала крохотное, извращенное удовольствие в их критике, что неизменно приводило ее в ярость и неизбежно выливалось в страстную защиту Америки к концу беседы на такую глупую тему, как был ли первый День благодарения столь же мифическим, как дни творения в книге Бытия. Элиз пришла к выводу, что нелюбовь немцев к американцам каким-то образом связана с «Планом Маршалла» и послевоенной оккупацией союзниками – обида на тех, кому ты чем-то обязан, кто распоряжается. Нечто подобное Элиз испытывала и по отношению к Крису после ухода с работы и до того, как четыре месяца назад получила наследство от отца.

Деньги, конечно, отцовские, но дарованы без всяких условий, как вознаграждение за строгое следование правилам – точно так же Чарлз Эберт и раньше давал своей дочери деньги. На сей раз Элиз заработала их в результате беспомощной смерти отца. Она может потратить их, как ей заблагорассудится, и он ни черта не сделает. Элиз озадачена грубостью своей реакции. Пока он был жив, ее схватки с отцом оставались в основном молчаливыми, характеризовавшимися символически агрессивными действиями (Элиз не приезжает домой на Рождество на первом курсе – Чарлз не оплачивает ей следующий семестр), как передвижение шахматных фигур на доске: каждый игрок напряженно ожидает следующего хода противника. Элиз не хватает оппонента. Она тратит наследство Чарлза с какой-то сосредоточенной мстительностью, с умышленным легкомыслием (Чарлз ничто так не презирал, как легкомыслие), смутно желая сурового выговора, которого так и не получает. Хотя едва мысль о мести приходит на ум, как она гонит ее от себя. Она просто хорошо проводит время после долгого периода, лишенного возможности повеселиться. Это самое меньшее, чего она заслуживает, самое меньшее, что они должны ей за все те детские годы, когда она пряталась в душной, влажной тени.

Элиз интересно, что делает со своими деньгами Айви. По иронии судьбы из братьев и сестер Айви меньше всех нуждается в наличных. Ее группа «Заросшие кудзу», которую Элиз много лет назад сбросила со счетов, решив, что для Айви это предлог болтаться по Видалии со школьными друзьями, принимать наркотики и «писать музыку», имела значительный успех в округе. В последний свой приезд в Видалию Элиз посмотрела выступление Айви: восторженная сестра перед толпой, рыжие волосы теперь длинные, голос то проникновенный, то резкий, орущая смесь мятлика, марихуаны и рока. Как дела у сестры вне сцены, Элиз не знает. Одно точно: ее трудно застать трезвой. Но, с другой стороны, размышляет Элиз, может, она ищет способы поставить под сомнение нынешний успех Айви, как отмахнулась от потенциала группы раньше. В конце концов, Айви все еще молода, немногим за двадцать, на подъеме. «Ты просто ревнуешь», – ругает себя Элиз.

Хотя данная теория, рисующая Элиз озлобленной, мелочной старшей сестрой, вряд ли ей льстит, она с ней соглашается, таким образом убеждая себя: ей не нужно ехать на Юг, чтобы проверить Айви, нет необходимости превращаться в ангела-хранителя. Эта роль в любом случае никогда ей не удавалась, думает Элиз, и на ее лице мелькает сдержанная, горькая улыбка. Она вспоминает Папса, его удивительную способность улучить момент наедине с обеими девочками во время его приездов, несмотря на непрерывные усилия Элиз помешать ему: примчаться домой, пропустив занятия в хоре, громко постучать во входную дверь, звать Айви по имени и с ощущением тошноты видеть, как они вдвоем выходят из комнаты – Папс с детской книжкой в руке, Айви – с недоеденным «Сникерсом».

От таких мыслей трудно сосредоточиться на газете. Элиз откладывает ее и обращает внимание на французский тост и обеденный зал. Слава Богу, старые вещи здесь подобраны со вкусом и их не так много, полки в столовой уставлены хрустальными бокалами для вина, а не завалены мешочками с ароматическими травами и плесневеющими игрушечными медведями, как в старых плантаторских домах, превращенных в гостиницы в Миссисипи. Это еще одна вещь, которая нравится Элиз на Севере: интерьеры не удушают.

Капризная пара напротив встает из-за стола, споря насчет утреннего расписания. Мужчина хочет погулять, женщина настаивает на посещении частного зоопарка в городке. Элиз содрогается: она видела рекламный щит зверинца, проезжая вчера через городок, с фотографиями кугуаров, похожих на алкоголиков, и усталых, серых фламинго. Элиз наслаждается единственным внутренним спором, как провести день. Погулять в государственном парке или почитать на солнце?

Всегда есть мужчины, подкатывающиеся к ней во время этих «экскурсий», как она называет свои путешествия. Это еще одно заключенное в них запретное удовольствие. Мужчины постарше, мужчины помоложе, обычно неуверенные в себе, прочищающие горло, с волнением комкающие в руке салфетку. Она последовательно отсылает их прочь после приятной беседы, наслаждаясь голодными взглядами из другого конца комнаты. Не совсем ясно, почему безрассудство всегда ее останавливает, почему она никогда никого не целует, отказывается от приглашения выпить. Возможно, Крис принимает подобные приглашения по всему миру, даже если она их отвергает. Мысль эта весьма возбуждает Элиз. Но ее осуществление почему-то кажется скучным – ей хочется чего-то чуть более неожиданного: случайная связь слишком предсказуема. Секс не кажется опасным. А одиночество – кажется, поэтому она его и предпочитает.

Она пойдет на прогулку с книжкой в рюкзаке, решает Элиз, со скрежетом отодвигая стул. Берет из вазы с фруктами яблоко и возвращается к себе в номер, беспечная, с тем чувством, которое, по ее представлениям, должны были испытывать, прогуливая занятия, плохие дети из средней школы Видалии – ее мать называла их «сбродом без будущего», пока Айви не стала одной из них.