Книга Генеральская дочка - Дмитрий Стахов

Подошла к окну, отдернула шторы. Сумерки уступали под натиском ночи. Ветви деревьев клонились под сильным ветром. Маша думала о виртуальном принце. Он был длинноног, голубоглаз, на лице его сияла вечная улыбка. Совершенно положительный тип, затянутый в какие-то мерцающие одежды, так ровно обтягивающие его бедра, что принц казался бесполым.

Отступив на полшага и глядя на оконное стекло как в зеркало, Маша сбросила халат. Соски напряженно смотрели вверх, грудки набрякли. Белые узкие трусики уступили место черным, плотно закрывающим низ живота, полоски крылышек от прокладки, ощущение нечистоты и униженности. Рана, кровоточащая рана, порождающая тоску по гармонии, устойчивости. Были они? Она их придумала? Они остались в раннем детстве? Или гармония – это ее нынешнее состояние, соединение с природой, с подлинностью, включение в мировую цикличность? Кто пульсирует, тот движется без остановки, последовательно, преемственно, кто вспыхивает и гаснет, тот – артефакт. Маше надо было с кем-то обсудить то, о чем она думала, но не хотелось никого видеть, слышать. Она сейчас себя ненавидела и превозносила, а единственным, с кем она могла бы поговорить, был принц компьютерной игры: ему можно было говорить что угодно, он только кивал и улыбался, идеальный собеседник.

Маша приблизилась к стеклу, замутила его свежим своим дыханием, провела по стеклу ладонью и ощутила на себе чей-то взгляд. Ее в очередной раз, после кладбища, поразило: взгляд словно оглаживал ее фигуру, такую отчетливую на фоне почти черного окна. Это был взгляд незнакомого человека, он проник за высокий забор, обманул сенсоры и камеры видеонаблюдения, и Маша подняла высоко руки, потянулась, вызывающе прогнулась, она хотела его соблазнить, пусть смущается он, ей нечего стыдиться, это придумка, будто она нечиста, нездорова, она здоровее всех, она идеальна; насмотрелся, а вот так, так, на тебе, ладно, не страдай, не страдай, – и, подобрав халат, накинув его на плечи, Маша вернулась к столу, инсталлировала игру вновь: она не могла оставаться побежденной, предстояло стать принцессой, потом – королевой, королевой доброй и справедливой, не казнить, но миловать и не смущало, что для достижения счастья надо было убивать. Обычное дело, да и большинство из них были неприятны на вид, в них Маша стрелы всаживала с удовольствием, но если она со своими рыцарями проводила зачистку захваченных земель и отдавала приказ поджечь деревню, то из огня выскакивали отнюдь не только взрослые мужчины, но и дети, женщины и старики, 3-D графика была великолепна, протягивающий руки в надежде на пощаду малыш был убедителен, а Маша, совсем не чувствуя жалости, приняла из рук оруженосца короткий меч с широким лезвием…

Безземельных компьютерных крестьян Маша воспринимала почти как людей живых, из плоти и крови. Разбойники, о которых говорилось в доме Ильи Петровича, казались ей частью виртуального проекта. Какого? Кем задуманного? Маша затруднялась с ответом, но не склонялась к мнению генерала, утверждавшего, что в области развернута инспирированная в столице кампания по дискредитации губернатора. Принцип «Кому это выгодно?», на котором, как на оселке, Илья Петрович проверял все и вся, был Маше чужд. Но она молчала, с Ильей Петровичем не спорила.

А Илья Петрович проблему дискредитации губернатора обсуждал всерьез. И – в телефонных разговорах с журналистом-международником Цветковым, попутно приглашая Алексея Андреевича к себе, по-соседски, на рюмку чаю. Алексей Андреевич обещался непременно заехать, вот только путь был долог: строительство обещанного губернатором моста все не начиналось, Алексею Андреевичу, чтобы попасть в дом, видимый с крыльца его дома невооруженным глазом, надо было ехать вдоль берега реки до старого моста, почти заезжать в райцентр, вновь ехать вдоль берега реки. И когда будет построен мост, если губернатор попал в опалу? Неизвестно!

Маленький же Никита разбойников боялся очень, ночами мучился страшными снами, жаловался и Маше и отцу, что, мол, ночами кто-то заглядывает к нему в окно, скребется в дверь, воет в саду. Маша успокаивала брата, даже – пускала его к себе в комнату, укрывала одеялом, укутывала, оставляла до утра, но сама, если бы окрестные разбойники и напали на дом генерала Кисловского, вряд ли отличила бы свист настоящих пуль от свиста пущенных из пращи свинцовых ядер.

Отвлекаясь от игр, Маша одну за другой писала контрольные, материалы для которых высылали ее недоумевавшие английские учителя: отчего полная разнообразных талантов девушка решила перейти к дистанционному обучению? А Маша ощущала потребность опекать и отца и брата. Она сказала Илье Петровичу прогнать нанятого для Никиты учителя французского. Выписанный из столицы преподаватель был неопрятен, грыз ногти, смеялся, словно клокотал. Маша считала, что толк будет, если учитель – настоящий француз, не говорящий по-русски. Она заставила поменять систему видеонаблюдения. Более того – заставила уволить посудомойку как сеящую разврат и сладострастие среди братьев Хайвановых, за которых Маша также ощущала ответственность, купить посудомоечную машину, управлять которой вызвалась сама.

Илья Петрович, слушая дочь, радовался ее мудрости, чувствовал – это его кровь! Вот Никита был столь же трепетен, как и погибшая его мать. Его неорганизованность, неспособность понять, что от него хотят, можно было бы объяснить психотравмой, связанной с трагической потерей матери, – так и объяснял приглашенный генералом дорогой психолог, – но уж слишком многое от прежней своей жены видел в сыне Илья Петрович. Это не радовало генерала.

Поиски настоящего француза Илья Петрович собирался поручить двутельному, да двутельный словно растаял в чистом и прозрачном воздухе ранней осени. Как уехал в Москву, на концерт британского рок-певца, так о местопребывании его ничего известно не было. Объявили розыск. Милицейский подполковник докладывал, что в квартире двутельного найдены порнографические журналы, в платяном шкафу висел костюм из тонкой блестящей кожи, плетки, кожаные же полумаски, цепи, наручники, а в изъятом для разъяснения ситуации жестком диске обнаружены файлы крайне предосудительного характера. Анализ же электронной почты двутельного показал, что адвокат был на связи с недавно арестованными в Голландии педофилами, что собирался поехать в Амстердам, где планировал посетить подпольный педофильский бордель.

Илья Петрович слушал милицейского подполковника и морщился: какая гадость! С годами Илья Петрович привык к тому, что люди рано или поздно раскрывают крайне неприглядные свои свойства и наклонности, и многообразием оных удивить Илью Петровича было нельзя, но все-таки в душе генерала Кисловского имелся некий стержень, колебания которого отдавались глухой тоской и болью. К тому же милицейский подполковник, докладывая генералу, неприятно подхихикивал, шмыгал носом, Илья Петрович видел, что от конфискованного кокаина крышу у подполковника постепенно сносит, но приходилось терпеть. И это тоже не радовало генерала.

– Вы меня слушаете? – шмыгнул милицейский подполковник.

– Продолжай…

А Илья Петрович думал теперь о том, что когда Маша – как бы она ни держалась корней – упорхнет, тогда не сможет он уже направлять ее, уберегать от напастей и ошибок. Его передернуло: как заглядывались на Машину фигурку приезжавшие в поместье гости! Да что там гости! Как, несмотря на зуботычины и инструктаж, смотрели на нее Сашка и Лешка. Генерал попробовал заглянуть в глубь себя, напрягся и попытался выудить на поверхность свои потаенные, тщательно скрываемые мысли и ощущения и понял, что сам иногда смотрел вслед легко ступавшей Маше отнюдь не как отец, а как мужчина. И подумал: бремя отцовства – тяжелое бремя.