Книга Последнее слово за мной - Паула Уолл

— Кинтала, — сказала она, схватив Шарлотту за руку. — Услуга за услугу.

Перевернув руку Шарлотты ладонью кверху, цыганка провела вдоль линий одним из лестеровских ножей для масла. Шарлотта невольно отметила, что на столовых приборах была выгравирована буква «В». Оставалось только гадать: неужели Джадж Лестер такой идиот, что не может правильно написать собственные инициалы?

— Тебя хотят многие мужчины, — произнесла Мила, склонившись над ладонью Шарлотты, — но сама ты хочешь только одного.

Лицо Милы было так близко, что Шарлотта чувствовала ее горячее дыхание.

— Я его вижу! — вдруг изумленно вскрикнула цыганка. — Вижу его прямо здесь!

— Как он выглядит? — спросила Шарлотта.

— Он спасает людей из воды, — очень медленно выговорила Мила, изучая линии на ладони.

— Подумать только, мужчина моей мечты — спасатель, — поморщилась Шарлотта.

Когда дело касалось мужчин, Шарлотта не была склонна к дискриминации. Но скорее уж в адском пекле выдастся прохладный денек, чем она полюбит мужчину с сезонной работой.

— Скажи мне, кто он! — потребовала Шарлотта.

Мила подняла на Шарлотту свои темные глаза и сразу поняла: рыбка попалась на крючок. Она схватила Шарлотту за запястье и грубо сжала.

— Отдай мне свое колдовство, — прошипела она, вонзив грязные ногти в кожу Шарлотты. — Колдовство, благодаря которому ты обрела всё это! Тебе и так хватит. Зачем тебе больше?

Шарлотта затаила дыхание, а ее глаза превратились в черные смертельно опасные щелочки. Мила выпустила ее руку и отпрянула, будто бы вдруг обнаружив, что держит гремучую змею.

— Никогда не угрожай мне во время торгов, — произнесла Шарлотта низким, замогильным голосом.

— Дай мне то, что я хочу, — вернув себе невозмутимость, пожала плечами Мила, — и я дам тебе то, чего хочешь ты.

— Мне казалось, ты говорила, что деньги — это зло.

— Только для тех, — весомо изрекла Мила, — у кого их нет.

Шарлотте всегда нравились те, кто схватывает на лету. Найдя условия сделки приемлемыми, она слегка расслабилась.

— Если стремишься к одному только богатству — никогда не разбогатеешь.

Мила нетерпеливо отмахнулась, ей было не до философии.

— Скажи мне, как приманить лавэ?

Цыганское слово «лавэ», деньги, звучит почти как английское «лав», любовь. Если в цыганском языке и было слово «любовь», Миле оно было ни к чему. Шарлотта не говорила по-цыгански, но сразу смекнула, что Мила имеет в виду. Язык денег понятен повсюду.

— Я могу поведать тебе, как притягивать деньги, будто магнитом, — произнесла Шарлотта тихо, тоном опытной соблазнительницы. — Секрет богатства прост…

Приоткрыв рот и затаив дыхание, цыганка подалась вперед.

— Ты такая, какая есть, пока не решишь измениться.

Мила отшатнулась, глаза ее сузились. Смерив Шарлотту горящим взглядом, она сплюнула на ковер с восточными узорами.

— Чор! О хонхано баро! Ты врунья и воровка!

— Я никогда не накалываю деловых партнеров, — заявила Шарлотта, откидываясь на спинку кресла. Действительно хочешь разбогатеть? Тогда я рассказала всё, что тебе нужно для этого знать.

Мила с неохотой взяла ладонь Шарлотты и снова уставилась на линии. Но едва она открыла рот, чтобы предсказать Шарлоттину судьбу, как внимание ее отвлеклось, она резко дернула головой. Шарлотта обернулась посмотреть, что же так напугало цыганку. Через двор, размахивая винтовкой, мчался Джадж Лестер, а за ним шериф.

— Воровка! Воровка! — орал Джадж.

Когда Шарлотта повернулась обратно, цыганки уже и след простыл.

* * *

Кочевники хоронили своих на кладбище для бедноты, по соседству с главным городским кладбищем. Это было жалкое местечко. Могильные камни терялись в густом бурьяне, да повсюду догнивали цветы в разбитых горшках. Участок был окружен кованой железной решеткой, ржавые столбики расшатались и погнулись, словно смерть пыталась пробиться через ограду в мир живых.

То, чего цыганам не хватает по части недвижимости и имущества, они компенсируют пышностью обрядов. Ни у кого больше не увидишь таких похорон, как у цыган. И, что важнее, они за всё платили наличными. Они доставили тело Эмиля Мазурского в морг при «Похоронном бюро Фостера», и там двое братьев его жены несли стражу у гроба в ожидании, пока соберется весь табор.

— Гарантирую, — заверял мистер Фостер двоих мужчин, насыпавших соляную полоску вокруг гроба, — ваш зять здесь в полной безопасности.

Но несмотря на все уговоры мистера Фостера, братья отказались оставить гроб Эмиля без присмотра. Они не боялись, что кто-то придет и осквернит тело. По правде говоря, Эмиль к собаке и то относился лучше, чем к жене. Он избивал ее, таскал в постель баб и вообще унижал ее всеми доступными мужчинам способами. Его жена была хрупкой, темноволосой и молчаливой — самый смертоносный тип женщин. Никто не удивился, когда Эмиль и его собака внезапно и скоропостижно скончались.

Цыгане верили, что мертвые могут возвращаться с того света и вредить живым. Вопрос стоял так: кого табору следует бояться больше — призрака Эмиля Мазурского или убившую его женщину?

— Когда здоровый мужик вдруг падает замертво — это, конечно, странно, но случается и не такое, — пожимали плечами цыгане.

Жена Эмиля пряталась до самых похорон. Обмотав лицо шарфом, она сидела в кругу горящих свечей и завязывала узелки на муленги дори — мертвецкой веревке, — чтобы оградить себя от злых сил. Как только одна из свечей начинала помаргивать и гаснуть, женщина тут же зажигала новую. Она раскачивалась вперед-назад, целовала свой амулет трешул и лихорадочно бормотала защитные заклинания.

— Болде тут дошман, — шептала она. — Дезробирея.

Даже после того, как братья крепко зашили Эмилю рот и заткнули уши и ноздри пчелиным воском, чтобы не дать душе покинуть тело, никто не решался произнести имя жены вслух, опасаясь, что тогда Эмиль сможет ее найти.

Братья вдовы наняли в «Деревенском клубе бедняков» негритянский оркестр, чтобы тот возглавил похоронное шествие. Поскольку музыканты не знали никаких цыганских песен, они исполняли церковные гимны, а цыгане шагали по городу за гробом Эмиля Мазурского, рыдая и причитая. Водители тормозили у обочины, давая процессии пройти, а прохожие останавливались, снимали шляпы и в знак уважения и скорби прижимали их к груди. Вход на кладбище сторожили четверо цыган и впускали только соплеменников.

Рыжий Макгенри, сын цветочника, украсил символический «пустой стул», предназначавшийся для усопшего.

Он обвил ножки и подлокотники шелковыми лентами и усыпал стул гвоздиками и хризантемами. Все сошлись во мнении, что получилось очень красиво. У Рыжего определенно был настоящий талант к похоронному делу.