Книга Птичий грипп - Сергей Шаргунов

– Ты меня разлюбил? – шепнула она.

– А тебе че? – И он ответил ей русской пословицей: – Курица не птица, баба не человек…

Один его брат погиб в войну. Другой погибнет в фильтрационном лагере Каракозово. Сам Аслан в 99-м году станет ментом, перейдет к федералам и будет убит в 2002-м при обстреле из гранатометов отделения милиции под Ведено.

Неверов ехал в Грозный в купе. Жара. В Ставрополе из поезда не дали выйти. На станции стояли солдаты. В соседнем купе гортанил ребенок. В другом, открытом настежь, постоянно пили чай два молчаливых старика в пепельных папахах. Из-под папах стекал пот. Они были похожи на актеров-неудачников. Несколько раз по вагону проходила милиция с собакой. Патруль требовал объяснить цель путешествия. Степа отвечал: «Хочу посмотреть российский город». – «Российский? Он не российский, а чурок», – сказал милиционер.

Грозный встретил обилием темных одежд. Неверов обнаружил, что города нет. Каждый миллиметр прострелен. Развалины, побежденные шоколадного цвета бурьяном. Обломки небольших, сельского типа домов. Почернелые каменья. В город врезался метеорит. Или огромный двухголовый орел пронесся, крыльями смахивая дома, исправно скусывая головы двумя клювами… Но местами город опять вырастал. Стояло несколько свеженьких, неправдоподобно аккуратных многоэтажек. На фоне лета они были словно из теплого снега – жутко нереальные. В их виде была заданность новых пожаров и обвалов. Уверенно мрачнел гигантский купол мечети, окруженный лесами и вспышками электросварки. Были люди и машинки, возникавшие и исчезавшие среди развалин, иногда люди-машины сгущались, Степа замечал пробки из людей и машин, но взглянешь внимательнее – уже рассеялись. В центре города на проспекте тучные женщины орошали низкие молоденькие елочки водицей из шлангов. Степан пообедал в кафешке «Жемчужина» на первом этаже сплющенной пятиэтажки. Кафе было поделено на закутки, каждый закуток прикрывала несвежая синяя занавеска. Поел ягненка. Выпил горячего чая с молоком и солью. Этот чай назывался «калмыцкий». Можно было выпить и водки. Но для Степана чай с солью, пожалуй, и стал главным ярким опытом путешествия в Грозный. Он приехал на вокзал за три часа до отправления. Ждал там поезд в пахнущем хлоркой, продуваемом напряженном зале, закрыв глаза, постоянно щупая присутствие кошелька и паспорта в кармане.

Луизу завербовали.

Рано утром она привязывала калитку, рядом колебалось овечье стадо.

– Дай, пожалуйста, воды, – попросил путник.

Рыжий запыленный человек, сгорбленный, с зеленой повязкой, по которой змеилась вязь. Она узнала его. Рыжий парень из суфистской школы. По одной фразе узнала его веселый голос, со временем надтреснувший, но веселый, веселый. Она, развязав калитку, сбегала за водой, а потом он проводил ее до горного пастбища. Солнце тянулось вверх.

– Почему ты пасешь баранов? Разве это женское дело? – спрашивал Руслан.

– Я бесправна…

Он почесал переносицу, где сходились брови. И заговорил о Боге. О мести. О том, что несчастная жизнь искупается адским мигом, когда ты вместе с болью и алыми брызгами вплетаешься в сладостную вечность рая. И, опомнившись, находишь себя в первых рядах праведников.

– Хочешь отомстить за отца? Хочешь за себя отомстить? Измениться. Обрести божественную сущность… Хочешь стать равной мужчине и даже выше мужчины?

– Хочу, – Луиза поправила лазоревый платочек.

– Хочешь стать высшим существом?

Он говорил с ней как с человеком. Как с равной. Убеждал, не приказывал. Лучи его глаз пронзили ее душу и залили божественным светом. Она жадно впитывала эти лучи.

– Тебе надо в Москву. Там поселим. Только платочек в нужный день надень! – сказал он в рифму. – С платочком туда пойдешь! – И он показал пальцем вверх, где уже царствовало солнце.

– А старики?

– Старики?

– У которых я живу…

– Рожденный ползать летать не может… – Он учился в советской школе и знал, что сказать. – Не бойся. Мы их закошмарим. Они тебя сами в дорогу соберут.

К июлю все было улажено. Луиза, подготовленная, собранная в дорогу, загрузилась в поезд «Грозный—Москва».

– В Москву? – Степан заглянул в открытое купе, где, уткнувшись в окно, сидела она.

Луиза посмотрела на незнакомца. Он увидел ее облик: курочка-чернушка, волнистые черные волосы, придававшие ее чертам шизоидную остроту. Красивая. Горящие глаза. Он стоял в проеме, глядел под стук колес и вспоминал другую кавказскую девушку, которую со скинхедами застиг в подмосковной электричке. Он вспомнил, как та вскочила, защищая старика, кофта задралась, и показался пояс шахидки. Нет, с ними лучше деликатно…

Ей нельзя было замыкаться, и она, пугливо сглотнув слюну, изобразила улыбку. Степан шагнул в купе. Сел напротив.

– Не помешаю?

– Нет.

– Значит, в Москву?

– Да.

– И я в Москву.

– Москвич?

– Он самый. А ты… отсюда?

– Да.

– Откуда? Из Грозного?

– Нет. Из Бамута.

– Его же разбомбили!

– Я там раньше жила.

Трясло. Она не понимала: ее так изнутри трясет или это поезд мчит по неровной земле. Надо было с самого начала запереться в купе…

– Ты раньше в Москве была?

Она покачала головой и прокляла себя за откровенность. Может быть, замкнуться и его выставить? Пухлый московский придурок. Как бы он не прицепился, или заподозрит еще неладное, и что потом?..

– Зачем ты был у нас?

– Гулял.

– Гулял?

– С вашими девушками гулял, – слыша свой голос как чужой, зачем-то сказал Неверов.

Она молчала. Да, он почуял: можно над ней пошутить, будет безответна, есть ей что терять…

– Наши девушки скромные, – сказала Луиза.

– Ты?

– Что?

– Говорю: и ты?

– Я тоже. – И она отвернулась в окно, где неслись смазанные картины.

– Такие девушки сочные! Но я ни одну не захотел. А тебя я хочу. Хочу попросить об одном одолжении…

– Каком? – спросила она в стекло.

– Назови свое имя.

– Луиза. – Опять смотрела не него.

– Степан. Красивое имя? Как барабан. Сте-пан. Сте-пан. Луиза как скрипка. Луи-иза. Луи-иза. Что ты слушаешь?

Она тотчас поняла этот вопрос, знакомый всякому молодому человеку на постсоветской земле.

– Я в детстве любила «Наутилус».

– Я думал, мюзиклы любишь. «Норд-Ост»… Не обижайся. «Наутилус» клевый. Видишь там на горе-е-ее возвышается крест, – проблеял Степа. – Я знал автора песни Илью Кормильцева. Я его видел в кафе, куда он приходил читать стихи. Он умер. В Лондоне. Там ваш Закаев сидит.