Книга Возвращение - Бернхард Шлинк

— А тебе знаком дом из красного песчаника по адресу: Кляйнмайерштрассе, 38, неподалеку от Фридрихсплац, рядом с церковью Иисуса?

— Это что, допрос? Позволено мне будет узнать, в чем меня обвиняют?

— Это не допрос. Я просто пытаюсь кое-что выяснить об одном из романов, вышедших в этой серии.

Я рассказал ей о том, что читал много лет назад и что снова прочел совсем недавно, рассказал о приключениях Карла и о том, как я обнаружил этот дом.

— Автор, вероятно, жил в этих краях!

— Тебе что, нечем больше заняться?

— Ты о моей диссертации? Знаешь, мама, я не стану ее дописывать. Ты и представить себе не можешь, как я рад, что от нее отделался. Иногда я с удовольствием размышляю о той или иной проблеме. А вот закончить диссертацию — нет, мне важнее узнать о том, чем закончилась история этого Карла.

— Есть с десяток вариантов концовки подобной истории. Ты и представить себе не можешь, какую бездну историй о тех, кто вернулся домой, рассказывали и печатали после войны. Был даже такой жанр — романы о солдатах, вернувшихся с войны, как, к примеру, жанр любовного и военного романа.

— Расскажешь мне какой-нибудь вариант?

Она задумалась. Ей потребовалось время, чтобы поразмыслить как следует. Потом она сказала:

— Она остается с другим. Ей сообщили, что Карл погиб, и она горевала о нем, а потом встретила другого человека и полюбила его. Карл сохраняет спокойствие, когда она ему об этом говорит. А потом он требует от нее и от того, другого, чтобы они поклялись жизнью своих дочерей, что никогда и никому не расскажут о том, что он жив. Она удивляется, он настаивает на своем, и она дает такую клятву, а вслед за ней клянется и тот, другой мужчина. И Карл уходит навсегда.

11

«Неужели тебе нечем больше заняться?» Мать умела пробудить во мне угрызения совести. Это был ее способ воспитания, с помощью которого она добилась, что я хорошо учился, и позаботилась о том, чтобы я примерно выполнял свои обязанности по дому и в саду, аккуратно разносил журналы и был вежлив со своими друзьями и знакомыми. Привилегию учиться в школе, жить в красивом доме с прекрасным садом, иметь деньги на все необходимое, а также на кое-какие излишества, наслаждаться дружбой приятелей и любовью матери — все это нужно было еще заслужить. И заслуживать это следовало охотно и радостно; решение конфликта между долгом и желанием заключалось, по мнению моей матери, в том, чтобы выполнение долга стало для меня желанной обязанностью.

Повзрослев, я стал над этим смеяться. Я думал, что я от этого избавился, когда с легким и радостным сердцем отказался от завершения докторской диссертации. Однако стоило матери задать свой вопрос-упрек, как угрызения совести снова дали о себе знать с прежней силой, причем, как и раньше, для этого даже не потребовалось повода в виде дурного поступка. Меня опять мучила совесть, хотя я не знал за собой никакой вины.

Однако кто ищет, тот всегда найдет. В калифорнийском раю я принял решение оставаться для моей бывшей подруги и для ее сына добрым другом, коли они в этом нуждались. Выполнить это решение мне так и не удалось. А ведь это было похвальное решение, и моей сумасбродной подруге Веронике нужен был хороший друг, а ее сын Макс, о котором его родной отец никогда не заботился прежде и не заботится теперь, за восемь лет проживания со мной под одной крышей привязался ко мне больше, чем к кому-либо еще, и мне удалось отговорить его от многих глупостей. Я не хотел, чтобы Макс расплачивался за то, что я не хочу встречаться с мужчиной, с которым Вероника закрутила роман перед тем, как мы с ней расстались.

Встретился я уже не с этим человеком, а с ее новым любовником. Вероника отказалась от моей дружеской поддержки: я, дескать, нужен был ей, когда ее оставил прошлый ухажер, а теперь она и без меня обойдется. Но Макс так обрадовался мне, и мы с ним вспомнили о нашей старой привычке и раз в две недели стали вместе ходить в кино. Иногда мы не только ходили в кино, но заглядывали в кафе, чтобы съесть пиццу или жареные колбаски с картошкой фри и выпить стакан-другой колы.

Теперь мне было чем заняться по крайней мере раз в две недели. Но именно эти занятия вдруг помогли мне взять след в моих поисках, в моих попытках узнать, чем закончилась история Карла, и я воспринял это как знак свыше, позволивший мне не мучиться угрызениями совести и продолжить разыскания. Мы сидели с Максом в кино и смотрели «Приключения Одиссея» с Кирком Дугласом в главной роли, и тут вдруг у меня словно пелена с глаз упала. То, что наводило меня на мысли о Каспийском или Черном море, на самом деле было связано с Эгейским. История «Одиссеи» как раз и была тем образцом, по которому выстраивались истории Карла и его спутников, все их блуждания, приключения, все выпавшие на их долю испытания, их гибель и возвращение Карла домой.

О приключениях Одиссея я читал в детстве в сборнике греческих мифов и легенд. В школе я переводил отрывки из «Одиссеи» с греческого на немецкий, а девяносто шесть первых строчек греческого оригинала я даже учил наизусть. Полифем, сирены, Сцилла и Харибда, Навсикая, Пенелопа, месть женихам — все это сохранилось в моей памяти. В ту же ночь я перечитал «Одиссею». Я начал читать с конца. Я думал, что Одиссей обрел счастье и родину на Итаке вместе с Пенелопой. А тут я узнал, что он, оказывается, снова с нею расстался и с веслом на плече, отправился в путь и странствовал, пока не пришел в страну, жители которой не имели представления о том, что такое весло, корабль, море и соль. Он не остался в этой стране и отправился дальше. Правда, умереть ему было суждено вдали от моря, а поскольку Итака — это остров, то, значит, и умер он далеко от родины. Так предсказал ему Тиресий, когда Одиссей спускался в Аид, а Гомер в конце «Одиссеи» подтверждает, что предсказание Тиресия сбылось.

Обнаруженное мной в конце поэмы указание Гомера отсылало к той ее книге, в которой Одиссей сошел в царство мертвых и от Тиресия узнал о своем будущем. В этой же книге Одиссей попал к лестригонам, великанам, которые съели многих из его спутников и разбили корабли, а перед этим он нашел приют в семье Эола, имевшего шестерых сыновей и шесть дочерей и обитавшего на плавучем острове, а еще прежде Одиссей силой заставил продолжить путешествие своих спутников, потому что они забыли о родине, полакомившись листами лотоса у гостеприимных лотофагов. В Аиде Одиссей разговаривал не только с Тиресием, но и со своей матерью, а после этого его спутники посягнули на быков и овец бога солнца и в наказание погибли во время бури, а Одиссея волны выбросили на остров к нимфе Калипсо, где он оставался ровно девять лет, прежде чем она отпустила его.

Кроме того, Одиссей и его спутники попали к циклопу Полифему и провели в усладах целый год у богини Цирцеи, а еще их искушало волшебное пение сирен, и они проплыли между угрожавшими гибелью Сциллой и Харибдой. Вероятно, мой автор заимствовал и другие приключения, описанные на несохранившихся страницах романа. Итак, встреча с Полифемом превратилась в сцену, когда Карла и его товарищей засыпало в пещере, из которой они, обманув спасательные команды русских, смогли выбраться самостоятельно? А Цирцея стала сибирской волшебницей-шаманкой? Сирены превратились в хор сотрудников КГБ,[10]водоворот и скала в романе не упомянуты, однако, возможно, они превратились в узкое горное ущелье или в большой водопад. Автор произвольно варьировал сюжеты. Аольский предводитель не был повелителем ветров, но владел самолетом и, вероятно, помог Карлу раздобыть самолет, с управлением которого товарищи Карла не справились точно так же, как спутники Одиссея с мехом Эола, в котором были заключены подвластные ему ветры; великанов в романе не было, но природная стихия бушевала так, как бушуют великаны; Карл встретил мать не в Аиде, а во сне; а вот Герд хотя и не крал у бога солнца быков и овец, но, предположительно, украл монеты у хозяина колодца. Песчаная буря была вместо бури морской — и отчего же автору нельзя было написать о Каспийском или о Черном море? А девять месяцев, проведенных у Калинки, равнялись в наш ускоренный век девяти годам у Калипсо — возможно, это было связано с тем, что автор писал свой роман после войны?