Книга Вначале был звук - Андрей Макаревич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Да нет, конечно, мы уехали в Лондон, режиссер через неделю нашел еще одного жука — похожего, снял его у себя в кабинете на столе обычной камерой, и все равно все получилось очень красиво, и клип был готов в срок и никто его в результате толком не видел.
К чему я это рассказываю? К тому, что все на свете предусмотреть невозможно.
Хотя стремиться к этому надо, верно?
Не могу сказать, что в детстве мое отношение к Деду Морозу было однозначным. Кажется, вопрос: существует ли он на самом деле, как-то не стоял. Дед Мороз устраивал меня, как абстрактная субстанция. Достаточно было того, что в Новый год я получал от него, точнее от его имени, подарки — они обнаруживались утром под елкой.
Помню, я всегда ужасно хотел подсмотреть, кто же их туда кладет — не нереальный же дед с ватной бородой, в самом деле! Я даже подозревал родителей и пытался прикинуться спящим, чтобы увидеть, как это происходит. И всегда засыпал. Поэтому, когда вдруг однажды вечером приперся настоящий Дед Мороз с бородой и мешком, я впал в ступор. Нет, я видел таких на уличных гуляньях и детских елках, но там это, скорее всего, были переодетые артисты. А тут — прямо в нашу комнату! (Мы жили тогда еще в коммуналке.) Нос у него был нечеловечески красный, голос строгий и грубый. Он поинтересовался, как я вел себя в уходящем году (я что-то пролепетал) и велел тащить из мешка подарок. Я так хотел, чтобы он скорее ушел, что выхватил оттуда что-то самое первое, не глядя. Радости не было. Когда потом мне рассказали, что это был мой отец, я не поверил. Я не верю до сих пор. Наверно, этот все-таки был настоящий.
У моего товарища в семье другая традиция. Дочка (ей лет восемь) пишет письмо Деду Морозу с заветной просьбой, и вешает его на елку. В новогоднюю ночь Дед Мороз читает послание и утром под елкой дочку ждет заказанный подарок. Не знаю, что думает девочка по поводу механизма прочтения Дедом Морозом ее письма и пыталась ли она подловить старика за этим занятием. Но в прошлом году у них произошла восхитительная история.
Девочка (назовем ее Машей) написала письмо Деду Морозу за несколько дней — в этом году ей очень хотелось маленький розовый мобильный телефон. Накануне Нового года они всей семьей поехали на машине за покупками, застряли в пробке, стукнулись с кем-то. Родители расстроились, потому что ремонт ожидался недешевый и вообще как-то очень невовремя.
Вечером бабушка сообщила по секрету родителям, что Маша, вернувшись домой, долго ходила вокруг елки, маялась, потом сняла свое письмо, порвала его и выбросила в помойное ведро. Она посчитала, что Деда Мороза в лице ее родителей будет нехорошо нагружать помимо ремонта машины еще и ее телефоном.
Что было дальше? Конечно, папа полез в помойку, нашел разорванное письмо, сложил обрывки и утром маленький розовый телефон лежал под елкой.
Нет, но какая красивая история!
Или вот еще интересно: почему русская кухня не сделалась общечеловеческим достоянием?
Раньше я наивно полагал, что кухня распространяется по миру, потому что она вкусная. Это чепуха. Во-первых, я никак не могу назвать русскую кухню невкусной. Соленья, варенья, щи, жаркое, расстегаи и кулебяки — да вы что? А уха по-царски? А поросенок с гречневой кашей? А черная икра, наконец, царствие ей небесное? Во-вторых, невкусных кухонь вообще не бывает — бывают плохие повара (исключение, наверно, составит праздничный стол эскимосов, и то это весьма субъективно.) Грузинскую кухню я считаю одной из самых изысканных в мире, а грузинских ресторанов по планете что-то не видно.
Потом я понял, что кухни чаще всего проникали в страну вместе с эмиграцией. Возникали районы, землячества, они открывали рестораны сначала для себя, и постепенно кухня ассимилировалась вместе с эмигрантами. Так наверно произошло с итальянскими ресторанами. Или с китайскими.
А вот с французскими уже непонятно. Я что-то не припомню массовой эмиграции из Франции. Что, действительно французская кухня самая тонкая в мире, или это удачный двухсотлетний пиар — примерно как у них с вином вышло? И уж совсем меня ставит в тупик триумфальное шествие японской кухни по миру. С чего? В Москве японских ресторанов больше, чем в Нью-Йорке и в сто раз больше чем русских. Это при том, что вся эта сырая океанская рыба — вещь весьма специфическая, и к национальным кухням тех народов, которые сегодня по миру эту рыбу с удовольствием пожирают, не имеет никакого отношения. Я бы еще понял, если бы у нас размножились китайские заведения — и географически, и исторически. Нет, победили японцы, а мы с ними, между прочим, до сих пор формально находимся в состоянии войны. Что за черт?
В любом городе Европы и Америки вы найдете множество итальянских, японских, французских и китайских ресторанов. Поискав, отыщете индийский и греческий. Редко — еврейский. Русские рестораны за границей находятся исключительно на территории русских поселений. Успешных исключений я знаю два — «Максим» в Париже и «Самовар» на Манхэттене. В первом пел Алеша Дмитриевич и существует он сто лет. В числе создателей второго — Иосиф Бродский и Михаил Барышников. А ведь мощнейшая волна русской эмиграции хлынула в Европу и Америку в годы революции, причем ехали не последние люди. И что? Принесли они с собой русскую кухню? Если и принесли, то не прижилась. Почему? Два возможных ответа.
Первый. Русская эмиграция сама не ассимилировалась — не наше это. Так и жила (и живет) своим углом. А за годы советской изоляции (да и последующие — за исключением короткой горбачевской эпохи) в иностранном общественном сознании сложился такой неприятный образ России, что за стол к ним как-то не хочется.
Второй. Все-таки действует что-то еще. Какая-то, может быть, цепь случайных событий. Которые рождают моду, а она — традиции.
Хотелось бы верить во второй вариант. Он дает нам шанс.
Было это в давние восьмидесятые — «Машина времени» в веселой компании разнообразных артистов разъезжала по огромной стране. Кажется, город назывался Алма-Ата. Кто-то из девчонок из ансамбля танца «Сувенир» притащил на площадку потрясающих раков —- огромных, оранжевых, правильно сваренных. Раков продавал какой-то дедушка на отдаленном рынке. Раки — моя слабость. И я решил угостить всю нашу команду.
На следующий день рано утром, чтобы не опоздать, я выехал из гостиницы на такси. Мы довольно долго петляли по еще не жаркому городу в розовых утренних сумерках и где-то на самой окраине уткнулись в огромный рынок. Торговый день только начинался, продавцы раскладывали на прилавках зелень и помидоры, пахло прибитой росой пылью и вчерашней дыней. Через полчаса хождения я набрел на дедушку. Дедушка был маленький и старенький, в ватном халате, тюбетейке и с козлиной бородкой. Он сидел прямо на земле и выкладывал раков по одному на расстеленную газету из огромного рюкзака. «Почем раки, дедушка?» — спросил я сверху вниз. «Пятдесят копеек штук», — ответил он, не поднимая головы и продолжая свое занятие. Цена была немаленькая, но я от радости, что нашел то, что искал, решил не торговаться. «Ну, давай их сюда». — «Сколько?» «Всех». — «Как всех?» — изумился дедушка и посмотрел на меня впервые. «Вот так, всех. Давай считать», — весело ответил я. Дедушка начал почему-то неохотно складывать раков в кучку, шепотом приговаривая: «Один, два, три...» Радости в его действиях не наблюдалось. Куча росла, я полез в карман за деньгами. На цифре «двадцать шесть» дедушка вдруг остановил счет и замер. «Что такое?» — не понял я. «Все», — угрюмо сообщил дедушка. В рюкзаке оставалось больше половины. «Как все? Вон еще сколько!» — «Большой остался. По рупь штук». Это было уже совершенное свинство — оставшиеся раки ничем не отличались от уже сосчитанных, но я пошел на принцип — не знаю, почему. «Хорошо, давай по рублю». Дедушка и тут не обрадовался, вопреки моим ожиданиям, а посмотрел на меня с неприкрытой ненавистью. Масла в огонь подлили два молодых казаха, наблюдавших за сценой. «Да ладно, дед, отдай артисту подешевле, он поет хорошо!» Действие это произвело прямо обратное — дед совсем нахохлился, опустил голову и забормотал что-то по-своему. Я ничего не понимал. На дне рюкзака оставалось еще не меньше десятка раков, когда старикан вдруг затянул тесемки и даже спрятал рюкзак за спину. «Все! Не продается больше! Уходи!» В голосе его было столько решимости и горя, что я совсем растерялся. Уговаривать было бесполезно. Я рассчитался, сложил раков в два больших целлофановых пакета и поехал в гостиницу, недоумевая. Вместо благодарности за то, что я помог ему разом выполнить свой рабочий план, этот непонятный дед практически прогнал меня. Что такое?
